Александр Герцен - Былое и думы (Часть 6)

- Этого, - сказал Виллих, - совершенно достаточно; напишите, что вы сказали, на бумаге, отдайте мне, и я с искренней радостью пойду домой.

- Пожалуй, - сказал Курне и взял перо.

- Так это вы будете извиняться перед каким-нибудь Бартелеми, - заметил другой рефюжье, взошедший в конце разговора.

- Как извиняться? И вы принимаете это за извинение?

- За действие, - сказал Виллих, - честного человека, который, повторивши клевету, жалеет об этом.

- Нет, - сказал Курне, бросая перо, - этого я не могу.

- Не сейчас же ли вы говорили?

- Нет, нет, вы меня простите, но я не могу. Передайте Бартелеми, что я "сказал это потому, что хотел сказать".

- Брависсимо! - воскликнул другой рефюжье.

- На вас, милостивый государь, падет ответственность за будущие несчастья, - сказал ему Виллих и вышел вон.

Это было вечером; он зашел ко мне, не видавшись еще с Бартелеми; печально ходил он по комнате, говоря: "Теперь дуэль неотвратима! Экое несчастье, что этот рефюжье был налицо".

"Тут не поможешь, - думал я, - ум молчит перед диким разгаром страстей; а когда еще прибавишь французскую кровь, ненависть котерий97 и разных хористов в амфитеатре!.."

Через день, утром, я шел по Пель-Мелю; Виллих скорыми шагами торопился куда-то; я остановил его;

бледный и встревоженный, обернулся он ко мне:

- Что?

- Убит наповал.

- Кто? (73)

- Курне, я бегу к Луи Блану - за советом, что делать.

- Где Бартелеми?

- И он, и его секундант, и секунданты Курне в тюрьме, один из секундантов только не взят, по английским законам Бартелеми можно повесить.

Виллих сел на омнибус и уехал. Я остался на улице, постоял, постоял, повернулся и пошел опять домой.

Часа через два пришел Виллих. Луи Блан принял, разумеется, деятельное участие, хотел посоветоваться с известными адвокатами. Всего лучше, казалось, поставить дело так, чтоб следователи не знали, кто стрелял и кто был свидетелем. Для этого надобно было, чтоб обе стороны говорили одно и то же. В том, что английский суд не захочет, в деле дуэли, употреблять полицейские уловки, - в этом все были уверены.

Надобно было передать это приятелям Курне, но никто из знакомых Виллиха не ездил ни к ним, ни к Ледрю-Роллену, - Виллих поэтому отправил меня к Маццини.

Я его застал сильно раздраженным.

- Вы, верно, приехали, - сказал он, - по делу этого убийцы?

Я посмотрел на него, намеренно помолчал и сказал:

- По делу Бартелеми.

- Вы с ним знакомы, вы заступаетесь за него, все это очень хорошо, хоть я и не понимаю... У Курне, у несчастного Курне, были тоже приятели и друзья...

- Которые, вероятно, не называли его разбойником за то, что он был на двадцати дуэлях, на которых, кажется, не он был убит.

- Теперь ли поминать об этом.

- Я отвечаю.

- Что же, теперь спасать его из петли?

- Я полагаю, что особенного удовольствия никому не будет, если повесят человека, который себя так вел, как Бартелеми на июньских баррикадах. Впрочем, речь идет не о нем одном, а и о секундантах Курне.

- Его не повесят.

- Почем знать, - заметил хладнокровно молодой английский радикал, причесанный a la Jesus, молчавший все время и подтверждавший слова Маццини головой, дымом сигары и какими-то неуловимыми полиф(74)тонгами, в которых пять-шесть гласных, сплюснутых вместе, составляли одну сводную.

- Вы, кажется, ничего не имеете против этого?

- Мы любим и уважаем закон. . - Не оттого ли, - заметил я, придавая добродушный вид моим словам, - все народы больше уважают Англию, чем любят англичан.

- Оеуэ? - спросил радикал, а может, и отвечал.

- В чем дело? - перебил Маццини.

Я рассказал ему. .

Они уже сами думали об этом и пришли к тому же результату.

Процесс Бартелеми имеет чрезвычайный интерес. Редко английский и французский характер обличались с такой резкостью, в такой тесной и удобоизмеримой раме.

Начиная с места поединка, все было нелепо: они дрались близ Виндзора, для этого надобно было по железной дороге (которая только идет в Виндзор) отъехать несколько десятков миль от границы внутрь королевства, в то время как вообще люди дерутся на границе, близ кораблей, лодок и проч. Выбор Виндзора, сверх того, сам по себе был никуда не годен. Королевский дворец, любимая резиденция Виктории, разумеется, в полицейском отношении находится под двойным надзором. Я полагаю, что место это было выбрано очень просто потому, что французы из всех окрестностей Лондона только и знают: Ришмон и Вансор.

Секунданты взяли на всякий случай рапиры с отточенными концами, хотя и знали, что противники будут стреляться. Когда Курне пал - все, за исключением одного секунданта, который уехал особо и вследствие того спокойно пробрался в Бельгию, поехали вместе, не забыв с собой взять рапиры. Когда они прибыли на ватерлооскую станцию в Лондоне, телеграф уже давно известил полицию. Полиции искать было нечего: "четыре человека, с бородами и усами, в фуражках, говорящие по-французски и с завернутыми рапирами", были взяты выходя из вагонов.