Василий Катанян - Прикосновение к идолам (фрагмент)

Обычно скандалы приберегают на старость, когда нужно подогреть к себе интерес, но Сережа был нетерпелив: говорили, что на съемочной площадке он был невыносим уже с молодых лет. Юрий Ильенко, оператор "Теней забытых предков" рассказывал: "Через неделю после начала съемок я ушел с картины и вызвал его на дуэль. Он вел себя ужасно, и терпеть его поведение было невозможно. Я хотел его убить, хотя это была ссора по творческим мотивам. У меня секундантом был директор студии Цвиркунов, у него -- режиссерская группа. Шел дождь, Черемуш вздулся. Я шел по одному берегу, он по другому, на мосту мы должны были встретиться и стреляться. Из гуцульских боевых пистолетов. Уж я не промахнулся бы! Но Черемуш вздулся так, что мост снесло, а с тридцати метров я никак не мог стрелять. Но мы точно шли на дуэль, помешала только механическая причина. А вечером из Киева пришел первый материал. Мы пришли в зал, сели по разным углам. Посмотрели первую коробку, и я понял, что никуда не уеду. Мы обнялись, поцеловались -- и начали опять биться". Результат известен.

Параджанов знал, что снимает кино, трудное для восприятия. "Зритель часто покидает меня во время просмотра, и я остаюсь один в зале. Но он привыкнет", -- сказал Сережа в интервью австрийскому ТВ.

-- Сергей Иосифович, как вы объясните, что в "Ашик-Керибе" караван верблюдов с невольницами проходит по берегу моря, где плывет современный корабль?

-- В самом деле? Может быть...

-- И почему одалиски держат автоматы Калашникова?

-- Разве? Кто бы мог подумать?

На вопрос ТВ, как он работает с актерами (нашли, о чем спросить), он, помолчав, ответил: "Сижу ли я в кресле у камеры, или бегаю по площадке, поправляю ли грим, или сооружаю костюм -- это все потом осмыслят киноведы". Сережа много раз возвращался к статье о нем замечательного филолога Юрия Лотмана. Она так ему нравилась, что он даже купил десять (больше в киоске не было) экземпляров пятого номера журнала "Искусство кино" за 1989 год, где была опубликована эта статья. "Я никогда не смог бы так сформулировать себя. Кто такой Лотман? Он гений", -- говорил он и снова просил читать ему вслух.

Шляпа для пуделя

В начале восьмидесятых годов он увлекся шляпами. Самыми настоящими -огромными, цветастыми, которые пришли ему в голову из начала века. Впервые я увидел их на его выставке, у стенда "В память несыгранньгх ролей Наты Вачнадзе". Это было буйство цветов, кружев и птиц вокруг портрета кинозвезды с жемчужной слезой, которую Сережа исторг из ее глаз при помощи старой серьги. Это были шляпы, сочиненные непонятно для каких ролей, но ясно, что для несыгранных. Посетительницы азартно хватали шляпы, надевали их, преображались, фотографировались и, вздыхая, клали на место. После выставки шляпы переехали в его берлогу и образовали живописную клумбу рядом с огромной свалкой на кухонном столе. В своем короткометражном фильме о Пиросмани он снял эти шляпы и так и эдак -- не менее любовно и изысканно, чем картины художника. "Пиросмани мешает мне, а я ему", -- сокрушался Сережа. В данном случае это было верно.

Он брал соломенную шляпу с полями (иной раз притащив со свалки), обтягивал тюлем, кружевами, еще чем-то неведомым или просто красил тушью. Затем украшал ее цветами, перьями, птицами, блестками, обломками веера или обрывками перчаток, бахромой от занавески, лоскутком рыболовной сети, осколками елочных украшений и пуговицами. Все галантерейное барахло, которое валялось по углам комодов у старых кекелок, начинало сверкать и поражать в его волшебных пальцах, коротких и толстых. "Узнай у Аллы Демидовой, какая ей нужна шляпа, вернее, какого цвета у нее платье в "Вишневом саде", -- я ей пришлю для спектакля". Алла Сергеевна ответила, что платье белое и она полностью доверяет его вкусу. И что ему шлют приветы Чурикова, Смоктуновский и я, которые в это время сидели у нее.

Вскоре получаю известие, что шляпы для Демидовой готовы, а для Чуриковой сооружаются, хотя никто его об этом не просил. Но уж такой он. (Нам же со Смоктуновским, видимо, предстояло ходить с непокрытыми головами.)

А через несколько дней, поздно ночью, в проливной дождь звонит из отеля "Украина" молодой дьякон Георгий. Он привез посылку, просит ее забрать и принести ему переодеться во что-нибудь сухое: он только что прилетел из Тбилиси, попал под ливень и промок насквозь. Елки-палки! Второй час ночи, мне завтра вставать в шесть, лететь в Будапешт, но я хватаю какую-то одежду, зонт и иду за шляпами, благо отель напротив. В вестибюле меня встречает отец Георгий, одетый, как модный рокер: ничего "святого". И ничего сухого. Но то, что у него в руках, описать невозможно. Запоздалые постояльцы и швейцар с милиционером разглядывают красочное, маскарадное нечто, более подобающее ассистенту Кио, чем священнослужителю. Это две настоящие шляпные картонки, в которых дамы возили головные уборы, а посыльные доставляли их от модисток. Они перевиты лентами, кружевами, тесьмой, украшены цветами и еще чем-то неведомым. На одной крышке из белых перьев сделана чайка, бока картонок обклеены старыми открытками, фотографиями Плисецкой в ролях и Крупской, слушающей граммофон. Дно коробки украшено изображением рыбы, выложенной -черт-те что! -- из дамских полукруглых гребенок, и называется "Воспоминание о черной икре". Все, вместе взятое, -- произведение искусства, помноженное на неуемную выдумку.