Инна Кинзбурская - Дорога на высоту

Пришли гости. Первым как раз и пришел вдовец, он оказался худощавым, сутуловатым и невысоким, с реденькими неприбранными седыми волосами -- и такими бывают морские волки. Или они такими становятся, когда приходит старость? Но может быть, он просто убит горем, и кадиш его не очень распрямил?

Меня поразило, что у него невозможно русская фамилия и вполне международное имя, кажется, Борис, и лицо его с первого взгляда не выдавало принадлежность моряка к гонимому племени, я думаю, с этими атрибутами он преспокойно существовал в той великой державе много десятков лет и, наверное, ничуть не помышлял о возвращении на родину предков, а потом вдруг, непонятно по чьему велению, поднялся и поехал, чтобы здесь, спустя совсем немного времени, опустить в глубину этой святой земли тело своей жены. И остаться совсем одному...

Были еще какие-то люди, в том числе приятная молодая женщина со светлой, какой-то удивительно ясной улыбкой, мне она показалась совсем молодой, но она рассказала о себе -- мы сидели за столом рядом, -- и я узнала, что у нее уже большие дети, и она вдова, и ей очень трудно. Но уже, слава Богу, работает, она врач и работает врачом, все, она надеется, устроится. И не вешает носа.

Но прежде, чем мы сели за стол, Н.Н. собрал нас всех, несмышленных и невежественных, и провел инструктаж, рассказал, что и как надо делать. Мы все выполнили, как он говорил -- сделали омовение рук из специального сосуда, повторили за А. нужные слова, глотнули вина, отпитого раньше Н.Н., мы понимали, что это не простое вино, а священный напиток, сделанный из винограда, выращенного евреем, и потому отнеслись к этому с почтенным молчанием. В таком же молчании мы слушали благословение, которое произносил Н.Н., и хором сказали "Амэн", когда он закончил. Потом нам дали по куску вкусного хлеба, и мы опять молча выслушали благословение, затем снова прозвучало "Амэн", и можно было говорить.

Совсем недавно мы с мужем провели шаббат в молодой семье, которая года два тому назад, будучи в Союзе, стала религиозной. Теперь эта семья жила в Израиле и все соблюдала еще более рьяно. Весь ритуал вечера начала субботы и всего дня выполнялся неукоснительно, оба супруга были в состоянии отрешенности от мира, для них существовал только Всевышний, только с ним было общение. Более суток, кроме короткого перерыва на ночной сон, молодой муж молился, протяжно и нудно, или что-то читал из святых книг таким же тоном, будто молился, а молодая жена молитвенно на него смотрела и подтягивала за ним. Может, и не подтягивала, а произносила что-то свое, нам по незнанию иврита было не понять. И еще -- они не ели, они трапезничали, совершали богоугодное дело.

Все это было тягостно для нас, когда на исходе субботы загорелись в небе звезды, я сказала: "Слава Богу, закончилась суббота", хозяин посмотрел на меня удивленно: "Да? А мы всегда так ждем субботу".

Я рассказала об этом А., она усмехнулась: "Ничего, это пройдет". Правда, сама выполняла все ритуалы сосредоточенно и молча, словно углублялась в себя.

А вообще у них все было просто и совсем не тягостно. Мы спокойно выполнили все, что положено -- надо, сделали, как послушные ученики, потом сели за стол, стали есть и разговаривать.

Больше всех говорил вдовец с русской фамилией. Он вспоминал о своей жене, ее не было с нами за столом, но, может быть, душа ее присутствовала незримо, он рассказывал о своей счастливой морской и сухопутной жизни и все каялся, зачем они приехали на свою историческую родину, может быть, в Союзе жена его была бы еще жива.

Все слушали его и сочувственно кивали и говорили, что, мол, кто знает, как было бы, никто этого знать не может. Разговоры за столом никак не относились к субботе, просто рядом было человеческое горе, и все ему сочувствовали, а может, и не сочувствовали вовсе, а только делали вид, что сочувствуют, а думали о чем-то своем, о своих бедах и заботах.

Иногда в разговор включался Н.Н. Он вообще не в состоянии долго выносить тягостную атмосферу, он должен ее разрядить, и здесь вдруг к месту рассказывал какую-то историю, может быть, грустную по своей сути, но благодаря его манере обо всем говорить с юмором, она выглядела комичной, и все улыбались. А потом, видно, на ум Н.Н. приходил анекдот, тоже к месту, и он рассказывал анекдот, и все тоже улыбались, даже бывший моряк.

Из этих субботних анекдотов мне почему-то запомнился один, я его давно слышала, но уже успела забыть, а тут он почему-то прозвучал, как свежий. А. подала на стол рыбу, кто-то заметил: "Что за еврейская трапеза без фаршированной рыбы?", Н.Н. как раз и рассказал анекдот о чукче, который служил в Союзе пограничником и поедал в дозоре собак. Командир обратился к гипнотизеру, и тот внушил ему, что он не чукча, он -- еврей. Кажется, пограничник проникся уверенностью, что принадлежит к племени, которое собак не ест. И опять послали его в дозор с собакой. Решили посмотреть, что же он делает. Дозорный сидел у костра, жарил на огне бедное четвероногое и приговаривал: "Я не чукча, я еврей, ты не собака, ты фаршированная рыба".