Ростислав Клубков - Human

"Подождите меня", - откликнулся он, неловко, с беспомощным изяществом, немного неестественным в простом человеке, орудуя неповоротливой стамеской.

Из двери булочной вышла пожилая карлица в синем платье и с большой, как глиняный кувшин, головой, неся подмышкой круглый неуклюжий щит пшеничного хлеба.

"Впрочем, можете не ждать, - белый пекарь тяжело переводил дыхание, явно непривычный к плотницкой работе, - Заплатите потом. Хлеб холодный. Калачи еще горячие".

Он снова, с пугающе беспомощной грацией взялся за стамеску большими кистями рук.

"Помочь?"

"Пожалуй, нет", - ответил булочник и замолчал, приложив свободные пальцы к маленькому подбородку, - "Впрочем, помогите. Кажется, мне действительно не справиться одному".

Некоторое время они неумело работали вдвоем. Наконец, упрямое окошечко криво, но надежно встало в самодельные пазы.

Оба тяжело вздохнули.

"Вроде хорошо", - сказал молодой человек.

"Надо закрепить гвоздиками, - сказал булочник, - Под прилавком молоток".

Длинная широкая доска, выдающаяся из под прилавка, была похожа на припрятанный от праздных глаз стол. Молотка на нем в помине не было, а рядом с хлебным ножом лежало несколько нагусто, как исправленная звездная карта, многослойно исчерненных листков. Что мог - с таким тщанием и неудовлетворенностью - писать булочник?

Он разобрал отдельные сочетания слов - что-то о полярном исследователе, одиноко умирающем, сжавши рукавицей тяжелый компас, в двигающихся сквозь полярные льды санях.

Неподвижно стоя в дверном проеме, сомнительный пекарь внимательно и печально смотрел на своего невольного соглядатая. Его лунное лицо было чем-то неуловимо похоже на яркую переводную картинку - швейцарский вид - под влажной папиросной бумагой в блюдце с водой.

"Не нашли молотка?"

"Нет".

"Вот ведь запропастился. И не найдешь", - сокрушенно сказал толстый человек, похожий на озеро, горькую рябину на берегу и цветные горы.

Почти такой разноцветный горный пейзаж с озером и рябиной был виден сквозь распахнутые окна на последней картине Сони Грюневальд агиографической фреске, заказанной полковником Гейнке к приезду Александра Клювина.

Сюжет фрески поначалу шокировал полковника: святая была изображена непосредственно в момент своего внезапного обращения к Богу. Абсолютно голая, освещенная солнцем, бившим сквозь распахнутое окно, за которым были горы и озеро, она положила ногу любовнику на плечо. Ее тело наслаждалось животной страстью. Впрочем, у нее несколько недель не было лица - пока Соня Грюневальд не увидела в одной из университетских аудиторий высокую светловолосую женщину, непередаваемо и неявно похожую на ботичеллиеву Венеру. Именно к ней обратилась Соня Грюневальд одолжить лицо и шею для фрески.

Увидев безголовое тело, лебединошеяя красавица ахнула, приложив пальцы к щекам, и вдруг, нежно улыбнувшись, наклонилась и поцеловала Соню в лоб.

Вскоре они стали почти подругами, как правило встречаясь по утрам за чаем в кабинете полковника, который, сентиментально и безответно влюбленный в Соню, попросил ее будить его по утрам, кидая маленькие камешки в раскрытое окно флигеля.

"Я вот думаю", - продолжал булочник, поворачиваясь разноцветным пейзажем к небу, - "хорошо бы, например, какой-нибудь простой вензель. В смысле не на дверь. - Не забудьте взять калач. - Это, вделать очевидный вензель булочной в мостовую", - по швейцарскому пейзажу проплыла, как по отраженному в реке, звезда, - "Не для зрячих. Чтобы палка, например, легко бы его нащупала. А в дождь он будет похож на водяной знак. - Приходите вновь. Обязательно его поставим. - Потому что - ведь он ничего не видит как же он купит хлеб?" - шепотом, словно закрывая книжку с картинками, добавил он, провожая взглядом уходящего молодого человека.

V

Они - если только плотный и рыжебородый человек в пыльнике и широкополой шляпе, передавший ему очередной саквояж со снаряженной адской машиной, был и в самом деле тем добрым булочником - встретились почти десятилетие спустя на шуршащей, осыпающейся горной тропинке, среди разноцветного гранита скал, у края пропасти, на дне которой раскрывались глазу пестрые крыши маленького городка.

Бледно-нежно-зеленый купол театра, который он должен был взорвать, казался похож на укатившееся с горы яблоко.

Вроде того, какое, поочередно, играя им и передавая из руки в руку, они, смеясь, ели, стоя по щиколотку в воде, среди плавающих мраморных могил городского кладбища. А потом Соня истомленно выпустила его из пальцев и оно, кружась в воде и шурша о льдинки, плавало у их ног, пока они целовались, дрожа от обжигающего холода. - "Пойдем", - быстро наклонившись, она выдернула его из воды и жадно, жестоко, почти остервенело догрызла. - "Я замерзла. Не пойдем в цирк. Купи горячий хлеб. Я замерзла", - шептала она, с трудом переставляя ноги, пока он вел ее под руку. - "Знаешь, эти мертвые... Как бы я хотела тебя, уже будучи мертвой. Когда это, - закрыв глаза, она провела пальцами по лицу и горлу - было бы изгрызено червями". - Он отшатнулся. - "Прости меня. Это страшно. Это непереносимо. Прости меня. Но я это нарисую". - Они стояли уже почти на пороге булочной. - "Приходи. Вернись", - сказала она жалко, жадно и безнадежно, уже повернувшись к нему мелко вздрагивающими от невидимых слез плечами.