Федор Кнорре - Мать

- Ну вот! - обрадованно сказал Милослав. - Они уже идут, можете садиться в вагон!

Двое в форме подходили быстрыми шагами.

- Наконец-то, - с облегчением улыбнулась Мария Федоровна, - а то я, знаете, путешественник какой!.. Все волнуюсь, сама не знаю чего!

- Пани Александрова, - вполголоса сказал человек в форме, который держал ее паспорт, - ваша виза аннулирована. Вам нельзя будет переехать границу.

Мать почувствовала, как кровь медленно заливает краской лицо, точно ее ударили.

- Постойте, - сказала она, принимая у него из рук паспорт и еще крепче сжимая другой рукой поручень. - Этого не может быть. Вы поймите: сейчас поезд уходит, я же опоздаю на поезд, а там меня ожидают люди...

- Виза на въезд! - терпеливо и печально повторил человек в форме.

- Ну да, да, виза. У меня есть виза. Они же мне дали визу на въезд, почти обрадовавшись, мать нетерпеливо перелистала и раскрыла паспорт на том месте, где стоял штамп.

- Так, так, - не глядя, подтвердил человек в форме, - виза есть. Но нас предупредили, что виза аннулирована по параграфу 96. Пани понимает, что наша страна тут ни при чем. Наша власть кончается на границе.

Милослав, который молча переводил взгляд с одного на другого и все больше мрачнел, нерешительно сказал:

- Может быть, можно дать телеграмму, попросить...

Мать, которая стояла с лицом, залитым краской, и молчала, при этих словах подняла голову.

- Я не просительница какая-нибудь!.. Ничего просить у них не стану!

- Надо снять вещи, - сказал один из людей в форме и поднялся по ступенькам на площадку.

Другой еще раз вполголоса обратился к матери:

- Прошу извинить, но мы тут совершенно ни при чем. Нам так не хотелось, чтоб с вами было такое недоразумение!

- Великая подлость! - сказал Милослав, и человек в форме, покосившись на него, сочувственно кивнул.

Когда поезд медленно двинулся вдоль платформы, мать крепко сжала губы и отвернулась.

Вытащенные из вагона чемоданы сиротливо стояли рядышком на опустевшей платформе.

- Обратный поезд будет через четыре часа двадцать минут, - сказал старший человек в форме. - Вы можете отдохнуть у меня в доме. Вот он, рядом со станцией. Моя жена будет очень счастлива.

- Мой дом тоже рядом, - сказал Милослав, - и мыс пани старые знакомые.

- Нет, мне бы лучше сейчас одной побыть, - тихо проговорила мать. - Я тут посижу... Что это за параграф 96, кажется, так вы сказали?

Старший пожал плечами с корректным презрением пограничного работника, привыкшего не вмешиваться в чужие дела:

- У них теперь введен параграф 96, это параграф о "нежелательных иностранцах".

- Понимаю. Да. И мои сыновья теперь "нежелательные иностранцы"... Я теперь понимаю.

Она встала, спустилась по ступенькам и пошла по дорожке в сторону от станции.

Тревожный весенний ветерок шевелил волосы на лбу, земля под ногами еще не просохла, и на матовых стебельках и листьях травы застыли капельки чистой росы. Осыпавшийся цвет, белый и розовый, лежал на земле под белыми стволами фруктовых деревьев.

Она шла быстро, стараясь подальше отойти от людей. Наконец, когда ей показалось, что она совсем одна в поле, она сказала вслух:

- Гадко!.. Как это гадко! - и заплакала от обиды. Не за себя, а за тех троих солдат-воинов, которые остались для нее навсегда ее мальчиками в кожаных шлемах и стальных касках. Ей казалось, что их оскорбляли эти подлые, казенные слова о "нежелательных иностранцах"...

- Пани... - услышала она позади извиняющийся, полный огорчения голос Милослава.

- Гадко мне! - с тоской сказала мать.

- О, как гадко! - с отвращением подтвердил Милослав и, мягко взяв ее под руку, повел, незаметно стараясь заставить идти помедленней.

Они потихоньку прошли по тропинке через все поле и начали подниматься на зеленый, поросший травой холм.

- Вот тут можно немного посидеть, если вы устали, - сказал Милослав, и через открытую калитку они вошли на кладбище.

Негустая тень от деревьев, покрытых мелкой весенней листвой, колеблющимися пятнами лежала на крестах и каменных урнах с наброшенными на них траурными покрывалами. Монотонно позвякивал колокол костела, невидимого за деревьями.

Около старой железной ограды они сели на скамеечку под деревом, в ветвях которого шумно щебетали и перелетали с места на место птицы.

Несколько фигур в черном, большею частью женских, неторопливо поодиночке расходились по заросшим травой дорожкам, каждая направляясь к своему уголку.

Немного в стороне, на поляне, сквозь листву просвечивал каменный обелиск, стоявший отдельно. Две женщины, проходя мимо, остановились около него, рассыпали у подножья пучки полевых цветов, постояли минуту, опустив голову, и пошли дальше.