Федор Кнорре: Родная кровь

- Я уверен, мне придется еще гордиться вами! У тебя хороший велосипед?

- Да нет... - ответил мальчик. - Не у меня. У ребят. Мы с ребятами гоняем!

- Это тоже хорошо, - значит, вы дружно живете с соседями, - одобрил отец. Он вздохнул, с сочувствием в упор глядя на механика. - Ну что ж... товарищ... Владимир Владимирович, мы ведь оба с вами немолоды, правда?

- Какая уж молодость, - тихо ответил механик, разглядывая свои большие руки, устало и тяжело лежавшие на столе.

- Да, прошла молодость. Мы пожилые люди. Нам нужно решать жизненные вопросы, не поддаваясь чувствам, а по велению трезвого рассудка, все взвесив и обдумав. Вы согласны со мной?

Механик молчал, не отвечая, ждал. И отец продолжал:

- Мы не будем ворошить старое. Не будем обвинять или упрекать друг друга. Правда?

- Не будем, - согласился механик. Ему, видно, это и в голову не приходило.

- Мы оба не ангелы и очень часто поступали далеко не как ангелы. Но покаяние хорошо только в церкви, а нам с вами там нечего делать, не правда ли? - Он грустно усмехнулся и оглядел лица детей.

Они молчали и слушали изо всех сил, просто впитывали каждое слово.

- Дети, - сказал он и дрогнул голосом, - в вас течет моя кровь. Вы мои родные дети... Я отвечаю за вашу судьбу. Мое единственное желание и мой долг помогать вам, заботиться о вас. Мы должны жить вместе, одной дружной семьей. Я приехал для того, чтобы мы заново узнали друг друга. Я хочу, чтобы вы жили там, где вам будет лучше... Вот и все мои желания: только чтоб вам было легче, лучше и приятней... В ваших глазах я читаю вопрос: почему же я не приехал раньше? Это законный вопрос, но вы, наверное, догадываетесь, какой будет ответ. Я был обижен вашей матерью. Я чувствовал себя глубоко оскорбленным, но потом я ее простил, я писал ей об этом... Теперь это все в далеком прошлом. Я все это отбрасываю, даже говорю об этом в последний раз. Никто не услышит от меня больше ни слова осуждения вашей матери за ее ошибку. Надо помнить о ней только хорошее, ведь дописана последняя строчка последней страницы ее жизни, и книга закрыта...

Девочка коротко вздохнула, раз, другой, третий, все короче, прерывистей. Никто к ней не обернулся.

- Вот и все, детки, все, - ласково сказал отец. - Со старым покончено. Я ведь приехал сюда только для того, чтобы говорить о вашем будущем, о хорошем и светлом будущем... Уважаемый Владимир Владимирович, такие вопросы не решаются в один час. Мы еще поговорим. Я привез ребятам кое-какие подарочки, так, разные пустяки, они остались у меня в гостинице. Если вы не возражаете, мы прокатимся на машине. Пообедаем там у меня, а потом я привезу их обратно. Хорошо? Вы ведь не будете препятствовать?

- Отчего же? - медленно выговорил механик. - Поезжайте!

- Не знаю, - сказал старший.

- А можно мне сесть на переднем сиденье, рядом с шофером? - попросил второй мальчик.

- Ну ясно - на переднем! - сказал отец.

- Не знаю, право, - повторил старший, покосившись на Федотова.

- Отчего же, поезжай! - сказал Федотов.

Девочка ушла за занавеску и немного погодя вышла оттуда в своем лучшем платье. Старший, угрюмо пятясь, нехотя позволил ей повязать на себе галстук. Потом все, кроме Федотова, пошли к машине. Скоро звук мотора заглох вдали, машина выехала на шоссе. Механик остался сидеть за столом, как сидел в ожидании приезда посетителя. Он никогда не оставался еще один в этом доме и чувствовал себя теперь очень странно.

Ему стало казаться, что дети уже уехали совсем, навсегда и он остался один. Долгие годы, когда они жили всей семьей, им вечно чего-нибудь не хватало, он всегда был озабочен тем, что надо кормить, одевать, устраивать учиться ребят, лечить, думать о квартире попросторней.

И вот теперь все заботы с него будут сняты, кроме одной: как же жить дальше, когда у тебя нет никаких забот? Кроме как наесться, одеться и выспаться самому. А уж это человеку хуже всякой нужды. Самая собачья жизнь.

"Не будем вспоминать старое!.." Ничего не скажешь, говорить он умеет. И к ребятам ключ подобрать он тоже сумеет, пожалуй. И жаловаться-то не на что! Главное, сам-то хорош, ни одного толкового слова не сумел сказать в ответ. Да и не сумею. Так и буду сидеть, уставясь в пол, и бубнить "ладно" да "как хотите". Не мудрено, что рядом с этим отцом выглядишь бирюк бирюком. Разговорить меня только она одна умела. С ней я почему-то мог. А по совести, какой я воспитатель ребятам? Молчу да буркаю, а что у меня на душе, это сквозь бушлат не видать, да и не интересно никому. И что говорить-то? Напоминать о своих заслугах? Что я их кормил, одевал? Часто не очень-то сытно кормил и не очень-то тепло одевал. Нет уж, до этого дойти, лучше сквозь землю провалиться со стыда...