А Кобринский: Плачущий осел

Только после того, как мы новую реальность познаем, мы, может быть, добудем для себя право от нее отказываться. Необходимо войти в новую реальность - изучать язык, не брезговать любой работой; во что бы то ни стало контактировать, пусть даже на языке жестов, с местным населением - даже примитивный уровень ?му-му? дает литератору достаточное количество реактивного материала, пригодного для алхимии слова. Если бы мне в течение последующих пяти лет удалось бы написать цикл рассказов, в которых нашла бы себе место новая для меня реальность, условно можно было бы считать, что я с поставленной задачей справился. И только в том случае, если это условное в последующие года перерастет в безусловное, тогда, очевидно, и у меня появится законный декадентский стимул, сопутствующий аристократическому снобизму - выставить обнаглевшую реальность за дверь.

Из событий, которые могут быть тебе интересны - выход в свет книги Лойфмана. Я не хочу останавливаться ни на содержании, ни на качестве его поэзии, ибо черты подонка занимают в его личности гораздо большее место, чем одаренность. Чтобы заметить это, не надо вдаваться в подробности его словотворчества. Достаточно взглянуть на обложку, где под шапкой ?Воскресение ненависти? в виде кающейся грешницы изображена дебелая баба, молитвенно вздымающая к небесам кухонно упитанные десницы. Новоявленная Магдалина сидит, в чем мать родила, на берегу ( похоже, тельавивского пляжа), ягодицами прижимаясь к пяткам так, чтобы публично засвидетельствовать, что аппетитные выпуклости есть не только у Чичелины. Желание Лойфмана привлечь внимание читателя к своей духовной продукции подобной рекламой с коммерческой точки зрения было бы допустимо, если бы не пикантное но...Дело в том, что на обложке со стопроцентным геометрическим подобием изображена Пусик - его собственная жена.

Второе событие и более важное и более приятное. В журнале ?11? опубликован Семен Рубда. Прошел ровно год после того, как стихи Семена попали на стол главному редактору этого журнала. Семен за этот период успел поменять в Москве квартиру, поработать в Югославии таксистом, побывать в Германии.

Видимо время в Израиле движется много медленнее, чем в других странах. Незатейливый, терпеливо перетирающий колючки, восточный орнамент. И такую, вполне понятную абстракцию, многие эмреповцы именуют бюрократизмом - словом активно-воинствующим, социальным, но, к сожалению, взятым совсем из иного мира. Целый год я терпеливо напоминал главному редактору журнала ?11? господину Мануилу Нудману о существовании в его редакционном столе стихов Семена Рубды. В его голосе, в его ответах я ощущал, что человек этот сохранил и под израильским солнцем галутную особенность - подозревать в каждом мелочную расчетливость. ?Не рассказывай сказки, - думал он, - тебя интересует не столько твой друг, сколько ты сам?... В том же редакционном столе лежали и мои стихи. О них я даже не заикался. Это тоже галутная болезнь - сверх щепетильность. Последний раз я позвонил этому человеку в середине июля и снова напомнил о моем друге Семене Рубде. Ответ: ?И вы, и Семен Рубда уже набраны. Ваши стихи пойдут в одном номере. Позвоните мне в сентябре?. Я искренне поблагодарил его. Не скрываю - мне хотелось быть опубликованным в одной подборке со стихами моего лучшего друга. А кому не хотелось бы? Тем более, что все это связано с такими воспоминаниями прошлого, которые неповторимы для нас, эмреполвцев, и в подобных случаях важны, прежде всего, своей мистической значимостью... В середине августа, случайно перелистывая 22-ой номер журнала ?11?, обнаруживаю стихотворение Семена, выделяющееся из всего остального материала эстетически отшлифованным одиночеством. Признаюсь, что моя радость по этому поводу была половинчатой. Своих стихов я, к сожалению, не обнаружил. Таким вот совершенно садистским способом решил отомстить мне господин Мануил Нудман за мою вполне законную и оправданную в наших эмреповских обстоятельствах назойливость. В моих руках два экземпляра ?11?. Один я немедленно отправляю Семену, второй - тебе. Тебе, потому что история Семена, как поэта, коренным образом связана с Днепропетровском и, думается - с твоим влиянием на его творчество.

1

На работе с 7 утра. Пришел Ами. - Какие-то негодяи подожгли хлебную фабрику! - сказал он. - Почему негодяи? - спросил я. - Потому что они совершили зло, - ответил он мне. - Но фабрика загрязняла воздух. Жители требовали перенести ее в безлюдное место. Городские власти бездействовали. В результате поджог. Мы разговорились о добре и зле. Сошлись на том, что нет таких людей, которые совершают зло, исходя из негативной морали. Эта беседа происходила у нас в перерыве между сообщениями о перевороте в Советском Союзе. Горбачев арестован. К власти рвутся гебешники и военные. Ельцин обращается к народу. Просит выйти на демонстрацию протеста. Он требует немедленного освобождения Горбачева. Почти в каждой фразе упоминается Ельцин. В голове логическая цепочка: Ленин - Сталин - Хрущев - Брежнев - Горбачев - Ельцин.

Читать дальше