Владимир Кожевников - Забытый - Москва

Еще есть один человек, не считаться с которым невозможно, - духовник княжеский, Михаил. Князь его зовет "дядя Митяй". К князю митрополитом приставлен. Очень грамотный, знает много, но... не почину как-то шустр. Разбитной, веселый, даже подурачиться любит. Ну и весь в себе, разумеется, очень непрост. С ним поосторожней надо, но и поближе.

Вот. А дальше уже действительно пожиже... Иван Родионыч, прозвищем Квашня, с Костромой завязан, чуть ли не наместник, важная личность. Кобылин Федор Андреич, этот самого тверского князя Михаила тесть, дочь за сынка его просватал. Добрынский Петр Иваныч, казначей княжеский, сам понимаешь, какая фигура. Ну и так далее, не буду дальше тебе голову забивать, все равно сразу не запомнишь. Но есть один боярин, больно интересный. Черкиз. Татарин.

- Татарин?!

- Да. Он в Тане наместником был. Его, говорят, оттуда Мамай выгнал. Вот он и обиделся.

Когда Дмитрию ярлык в Орде дали (четыре года назад), он оттуда с ним увязался. Приехал в Москву, крестился, теперь служит, честно старается, на сторону не смотрит. А куда смотреть?! Кто его примет, кто обрадуется? Разве что в Ростове, там татар полно, да уж больно захолустье. А ему тут нравится. Симпатичный басурман, спокойный, необидчивый.

- Во здорово! Ты с ним подружился?

- Нет. - Тяжелый вздох.

- Что ж ты?!

- Меда он не пьет. Видать, не привык еще, - сокрушенно качает головой Ипатий, - а без меда разве быстро подружишься.

Дмитрий хохочет, рассказ монаха и захватывает, и подбадривает его.

- А остальные как?

- Насчет чего?

- Насчет меда.

- А-а... Остальные крепки. Я думал, отец твой - мастер. Но тут он бы из средних был.

- Ого! Видно, и нам учиться придется.

- Да мне-то чего учиться... А вот тебе... Только я все больше к тому клонюсь, что не надо.

- Почему?

- Хреновая это наука. Тяжкая! Особливо по утрам. И если бы только это! А то ведь тупеешь, мозги сохнут. И не на время выпивки, а насовсем. Вот за собой замечать стал... Раньше как? И в разговоре что наврешь, да поправишься, найдешься. А сейчас думаешь-думаешь, прежде чем сказать, а все одно где-нибудь вляпаешься. И памяти не стало. Да чудно как-то! Поглядищь на человека - приятель, сколько с ним переговорено, выпито, а как звать забыл! Решения принимать - только с ясной головой! А бражки хлебнул хоть полковшика - уже не то! Уже решать чего - Боже упаси! Напортачишь! Оно вроде бы и шустрей колесики забегали, да не в ту сторону. Даже с полковшика! А с ковша?! А с трех?!! А потом похмелье. О-о-охх! Там уж тем более ничего не решишь. Там и не захочешь. С похмелья одного хочется - лечь и помереть. И сразу на сколько времени человека из колеи вышибает. Как не жил! А если дело в этот момент какое важное? Все! Пропал!

- Это все так, отец Ипат, только в такой компании, да не пить - мигом белой вороной станешь. Не то что подружиться, открыть душу, а и разговаривать не станут. Как тогда быть?

- О-охх... Как бы нам с тобой так урядить, чтобы пил я, а любили и разговаривали с тобой.

- Ну, если держаться, не зарываться, то, может, и справлюсь?

- Нет, сыне, не получится. Не удержишься. Ты думаешь, почему Олгерд совсем не пьет? Он ведь не глупей нас с тобой, понимает прекрасно, что теряет, отказываясь от пьяных излияний. Когда отец твой жив был, он его совал. Теперь некого, но он все равно сам не лезет. Сползти боится!

- Куда?!

- Туда! Где похмеляться приходится. А потом опять нажираться. Слишком часто ему приходится важные решения принимать, а для этого трезвая тыква нужна. Так что давай как-нибудь разделим бремя сие. Как Олгерд с Кориатом делил.

* * *

- Хорошо, давай разделим, - Дмитрий крепко потер ладонями глаза, виски, щеки, - только не сегодня. Я жрать - умираю, да ведь и встреча все-таки, полгода не видались.

- Это да, - монах хлопает дважды в ладоши и делает знак вбежавшим слугам (молча, самоуверенно, высокомерно, будто князь какой - Дмитрий удивленно запоминает), - давай. А то я тут совсем святым скоро стану. Это самое еще вокруг бастолковки не засветилось? Привыкаю, понимаешь...

- Привыкаешь? А куда одежу монашескую дел?

- Э-э-э, брат... У них тут с этим, оказывается, строго. Не то что с твоим отцом Васильем.

- Если уж отец Василий не строг!..

- Выходит - не строг. Тут меня сразу к архимандриту, и допрос. К какой обители принадлежишь? Почему при княгине? Пришлось ответ держать. Монастырь, говорю, немцы спалили, из всей братии нас четыре человека осталось. Игумен сгорел...

- Так и было?

- Ну а как же!

- Ты мне не рассказывал никогда.

- Случая не было.