Евгений Козловский: Душный театр

Быстро достает из пальто коньяк, подчеркнуто громко продолжает рассказывать.

Да, вот еще! Там у нас, сзади, виселатакая занавеска, вот вроде этой... (Откручивает крышку, наливает коньяк.) Не полиэтилен, конечно -- белое полотнище... (Пьет, завинчивает крышку.) Персонажи уходили занего, сзади загорался свет... (Сноваотвинчивает, прямо из горлышкаделает два-три крупных глотка.) Они стояли силуэтами, вот как я сейчас... (Вытирает рот рукавом.) А когдадиректор срывал занавеску, занею не оказывалось никого. Пус-то-та.

Возвращается к камере, надевает шляпку.

Загадка. Тайна. Мороз драл по коже. Публикаовации устраивала. А ларчик просто открывался: ткань двойная, силуэты посередине вшиты. Заранее. (Иронично.) Волшебная силаискусства.

Пауза.

Значит, так. У нас здесь стоял стол.

Тащит из-зазанавески стол, с которого падают паяльник, радиодетали, какие-то мелочи. Суетливо подбирает их, сносит надругой стол или настул.

Извините, сейчас. Надо было, конечно, заранее побеспокоиться, но ничего. Так есть так! Значит, стоял стол, и я вскакивалананего... Это, собственно, моя первая серьезная роль после студии. Успех -- потрясающий. Было такое время... Вот, из первого действия. Давы увидите. (Смеется, играет.) Ах, моя страсть! Если б вы только знали мою страсть... к нему! Ну, тут он говорил: держи, говорил, себя прилично, прекрати, говорил, этот дурацкий смех, ая (играет): тогдахотите, я покажу вам, как я умею петь и танцевать? Этому я обучилась всего задвамесяца -- после того, как умер отец.

Пытается вскочить настол, срывается, виновато улыбается в камеру.

Стол не такой. Высоковат немного. Сантиметров бы надесять пониже.

Взбирается настол, поет, танцует.

Ле шинуасонт эн пёпль малэн = дэ Шанкэ аПекэн, = иль сон ми дэ зэкрито парту: = прёнэ гардэ аЧу-Цын-Чу! Ну, тут все кричали: браво, тише, онасумасшедшая, аотец говорил: нет, хуже! и вот мой монолог: хуже?! Хуже?! Разве дело в том, хуже или лучше? Прошу вас, дайте нам сыграть эту драму сейчас же... В нужное время вы увидите... когдаэту крошку... Видите, какая чудесная девочка! (Всхлипывает.) Милая ты моя, милая!.. Так вот, когдаГосподь приберет ее к Себе... и когдаэтот идиот сделает самую большую свою глупость -аведь он полный кретин, -- тогдавы увидите, начто я способна, да, сударь, увидите! Сейчас еще не время!

Вератолько теперь замечает, что, вскочив настол, онавышлаиз кадра: наэкранах одни ее ноги. Соскакивает со стола.

Боже! Ну я идиотка! Синьор Энрико! Вот видите, я ж говорила, что со мною не стоит связываться. (Резко выдыхает.) Все! Так есть так!

Срывает шляпку, отпихивает стол, он падает.

(В камеру.) Извините.

Поднимает стол.

Извините. Какая-то глупость получается. Одну минутку.

Идет зазанавеску.

Все правильно. Это я справедливо наказана.

Достает фляжку, пьет коньяк, выдыхает.

Все!

Возвращается к камере.

Я ведь почему этот отрывок выбрала? Чтоб вам приятно было, что вот, мол, итальянская пьеса. То есть, я под-су-е-ти-лась ради вас. Арсений ради вашей ассистенточки, ая -- ради вас. И поделом! Показаланоги. А ноги-то ничего? Как находите, а, синьор Энрико?

Пауза.

Ноги -- это, кажется, единственное, что от меня от прошлой и осталось. А Пиранделло не имеет сейчас никакого смысла. КогдаСергей Николаевич его ставил, это был удар, бомба. Едваразрешили, с третьего раза. В театр не прорваться. По тем временам пьесаказалась такой странною, и-де-а-лис-ти-чес-кой. А теперь ведь у нас все можно. Беккета -- пожалуйста. Кафку -- ради Бога. Ионеску... Только одного нельзя: современных пьес, живых и больных. Вот как ваши картины. Но что самое смешное: нельзя, надежды напостановку никакой, авсё пишут, пишут, пишут. Пробивать даже не пытаются -- заранее знают: не пробить. А ведь пишут. Вот объясните, в чем тут причина? Пьеса -- это ж не стихи, не роман какой-нибудь, ее в стол насто лет не положишь. И наЗападе, у вас, никто ее не станет играть: там онанепонятнаникому даи не нужна. Зачем же пишут? Все-таки театр -- это чувствующий орган нации. Он ей необходим во всякий момент. Без театранация погибает. Арсений, муж, говорит: это у меня отрыжка, говорит, прошлого, хрущевский либерализм. Театр, говорит, развлекательное заведение, ни награн больше. Может, и правда -- развлекательное, но тут ничего не поделаешь: нас Сергей Николаевич по-другому воспитал. Так есть так. Он говорил, что, если б Шекспир не поставил в свое время своих пьес, пьесы бы умерли. А Арсений говорит, что не родились бы, что Шекспир и писать бы их не стал, если б поставить было нельзя, что он, в отличие от нас, был профессионалом. Ну ладно, пусть любители... Но замечательно ведь пишут! Не графоманы какие-нибудь! Талантливо! И зачем-то мне носят, от которой сегодня зависит меньше чем от... от ночного сторожа. Я для них вроде как символ прошлых времен. Жаннад'Арк -это Арсений смеется. Смеется, асам-то в меня именно как в Жанну д'Арк влюбился. Мальчишкой еще совсем. В мою Жанну тогдапол-Москвы влюблено было, из Сибири специально наспектакль летали, с Дальнего Востока. А Пиранделло что? Пиранделло -- пожалуйста, с большим удовольствием. Пиранделло у нас сегодня сколько угодно. Сплошное Пиранделло! Так есть так.