Евгений Козловский: Мы встретились в Раю

Коридор снова опустел, и только густая лужа темнела на серых мраморных плитах. Показалась уборщица в выцветшем черном халате, с тряпкою на палке и ведром. Подошла к месту расстрела, поставила ведро, принялась вытирать пол. А из другого конца коридора, оттуда, где исчезла за поворотом, превратившись на мгновение в положенное на бок, перекладиною назад, ?Т?, буква ?Н?, повалила будничная толпа пассажиров метро.

Итак, по метафорическому подземному коридору пошла метафорическая же толпа равнодушных людей. Ве-ли-ко-леп-но!

Старуха окатила пол, подтерла насухо и так же неспешно скрылась за дверью, откуда те двое выкатили каталку.

Толпа подхватила Арсения и потащила по коридору и лестницам, впихнула в узкое русло эскалатора и вынесла наконец в большой зал станции, сразу ослабив напор, растекшись во все стороны. Подошел поезд, и за движущимися освещенными окнами Арсений тотчас заметил тех двоих: сейчас они были без оружия и одеты как-то по-другому: не отличались от толпы. Или толпа не отличалась от них. Арсений побежал им вдогонку вдоль тормозящего с визгом состава, но, когда т о т вагон оказался в каком-то метре, двери схлопнулись. Следующая станция - ?Дзержинская?.

Вот это тоже хорошо: названия станций как на подбор: ?Площадь Свердлова?, ?Проспект Маркса?, ?Дзержинская?. Впрочем, тут не его заслуга: простой натуралистический снимок с фантастической реальности Московского метрополитена. Вообще говоря, для сна можно стасовать эту реальность как угодно - вряд ли только получится удачнее.

Стойте! закричал он и замахал руками переполовиненному стеною кабины, в черной с золотом форме, помощнику машиниста. Подождите! Тот скользнул взглядом мимо, повернул голову к напарнику и, громко сказав ВПЕРЕД!, захлопнул на ходу дверцу. Снова, хоть вроде были и впереди, промелькнули те два лица без лиц, и поезд, обдав затхлым ветром и нестерпимым металлическим скрежетом, скрылся во тьме тоннеля, оставил от себя только два багровых пятнышка, две капельки крови на черном бархате.

Они уменьшались, переключая по пути зеленые светофоры на красные, пока и вовсе не скрылись за поворотом. Потом тьма стала полной...

Что ж. И закончили недурно. Эмоционально, с многоточием...

3.

Неохота писать о тюрьме, оказавшись в тюрьме,

как, попавши в дерьмо, смаковать не захочешь в дерьме

филигранность букета,

но, куда ни воротишь покуда заносчивый нос,

до параши три шага, соседа замучил понос:

за букетом победа.

Третьесортной гостиницы номер: пожестче кровать,

ночью света не выключить, днем не положено спать,

да решетка в окошке.

Впрочем, тоже и вольные граждане: в страхе ворья,

если первый этаж, доброхотно окошки жилья

решетят понемножку.

Снова стены. Прогулка. Пространство четыре на шесть

и свободное небо. Свободное... все-таки есть

над бетонной коробкой

череда ячеи, сквозь которую сеется снег,

а над сетью, и снегом, и небом торчит человек,

именуемый попкой.

На четвертые сутки приходит потребность поесть

с тошнотой поперек: организма законная месть

за балованность прежде.

Организм оптимист: мол, недельку помучимся, две

и домой. Но покуда хватает ума голове

не сдаваться надежде.

Каждый новый подъем принимаешь за новый арест,

ибо сон как-никак, а относит от тутошних мест

(что ни ночь, правда, - ближе).

Исчезают вопросы о Родине, о Языке,

и одна только фраза болтается на языке:

оказаться б в Париже!

Нету точки на свете, чтоб дальше была от Москвы,

чем Лефортово. Ах, парадокс! - парадокс, но увы:

до любой заграницы

дозвониться хоть трудно, а все-таки можно, а тут

не ведет межгородная счет драгоценных минут,

тут уж не дозвониться.

Вот такая гостиница. Бабы за стенкой живут,

а что в гости не ходят, а также к себе не зовут

и на воле бывает

целомудрие твердое. Так, понемногу, шутя,

и к тюрьме, и к тюрьме человек привыкает. Хотя

грустно, что привыкает,

прозаичными, документальными стихами, которыми, сочиняя в день по строфе, всю первую лефортовскую неделю будет пытаться Арсений привести себя в равновесие: сесть в тюрьму за беллетристику в столь либеральное время! нет, право же, и на мгновенье, сколько бы ни кружил над КГБ и расстрельчиками, не допускал он такой мысли, - откликнется три года спустя поэтическая, вымышленная проза второй главки начинаемого романа. Покуда же Арсений счел, что

4.

с началом теперь все в полном ажуре, дальше смело можно пускать жанровую сценку с междугородным телефоном, сосулькою и деньгами в кармане и продолжать в том же духе. После эдакого сна за самым примитивным семейным скандальчиком, спровоцированным раздражением невыспавшегося мудака, предполагается некий особый, второй смысл. Существует ли он объективно дело темное, но тут еще поди докажи, что нет. Во всяком случае, человек, которому снятся такие сны, может позволить себе немного покривляться и покапризничать. Правда, стыдную телефонную сценку можно еще немного повертеть в направлении эпатажа читателей: например, во Владивосток отправиться самому, что вполне замотивировано профессией, Лику сделать собственной женою, а в постель к ней подложить лучшего своего друга. Словом, воссоздать ситуацию, что возникла лет десять назад между ним, Викторией и Равилем.