Дмитрий Красавин - Микеланджело из Мологи

Я ничего не ответил. Только поднял, наконец, голову, провел подушечками пальцев по влажной морщинистой щеке своей так неожиданно найденной бабушки и положил руку на подлокотник кресла.

Она попросила меня рассказать о моем отце, о том, как мы жили, как он умер, где похоронен...

Я рассказал.

Потом я попросил ее рассказать о том, что произошло с ней и моим дедом, Анатолием Сутыриным, после того, как они были арестованы эстонскими пограничниками.

Ее рассказ был длинным. Он больше касается нас двоих, поэтому нет смысла приводить его здесь целиком. Но чтобы у любопытствующего читателя не возникало законных вопросов: что? как? и почему? я конспективно изложу суть происшедших событий.

Тогда, в январе 1940 года, эстонские власти, спустя пару недель после ареста, передали Анатолия и Настю российским властям. Однако случай помог моим будущим дедушке и бабушке бежать с территории советского погранпункта. Дня три они скитались по лесам, потом добрались до той деревни на Псковщине, в которой жила мать Насти, моя прабабушка, и до декабря 1941 года жили у нее. Помогли построить дом, на огороде работали. Анатолий много рисовал. После того, как Эстония вошла в состав СССР, он ездил в Таллинн, хотел найти Пашу. Однако владелец дома на улице Харью, у которого они когда-то арендовали для жилья подвал, сказал ему, что Паша бежал в Америку и увез картины с собой.

- Владелец просто не хотел лишаться дешевой рабочей силы в лице Паши, поэтому солгал, - высказал я догадку.

- Да, - согласилась бабушка. - Наверно, так оно и было.

В феврале 1941 года Анатолий и Настя сыграли свадьбу. Представляешь, - оживилась в этом месте рассказа бабушка. - Тогда первый раз моя мама разрешила нам с Анатолием лечь вместе спать. Бедная мама, она и не догадывалась, что еще два года назад, в Москве, мы с ним спали вместе. Правда, в Москве он клал посередине кровати свое свернутое в рулон пальто и не поддавался ни на какие провокации. Все говорил, что я еще маленькая: повзрослею, найду себе помоложе, поинтереснее... А я потом плакала в одиночестве. Я уже давно его любила и знала, что любовь дается только один раз, и дает ее человеку Бог!

Уголки ее губ дрогнули, глаза потеплели, как будто она увидела в иллюминаторе несущегося над Атлантикой самолета далекую довоенную российскую деревню, свою маму и молодого красивого мужа, любовь к которому была ей подарена Богом. Потом снова все растворилось в голубых красках неба, уголки губ опустились. Сбиваясь и путаясь в очередности, то забегая вперед, то возвращаясь к уже рассказанному, она поведала о дальнейших событиях.

В декабре 1941 года их деревню сожгли фашисты: кто-то из местных жителей убил ночью немецкого солдата, вот они и решили отомстить. Выбегавших из горящих изб жителей, каратели расстреливали из автоматов. На глазах у Насти убили ее мать, убили соседку и ее кричащего от боли и ужаса годовалого сына. Анатолий с Настей сумели спрятаться в расположенном позади дома леднике и с наступлением сумерек бежать в лес. Со стороны деревни еще долго доносились выстрелы, брань и хохот немецких солдат. Маловероятно, чтобы кто-то из деревенских сумел выжить. Первую ночь они провели в лесу. Под утро рискнули развести небольшой костер, чтобы согреться. Перед тем как идти дальше Анатолий сказал, что теперь у них одна задача - добраться до моря и бежать в Америку.

Они долго шли по каким-то заснеженным дорогам. Неожиданно, почти на месяц раньше предполагаемого срока, у Насти начались схватки. 24 декабря 1941 года на заброшенном хуторе в Южной Эстонии она родила сына Владимира.

Две недели они прожили втроем вдали от всего мира, вдали от войны. Две недели маленького счастья. На большее судьба поскупилась. От избытка увиденных ранее смертей, крови, жестокости, пожаров у Насти начались приступы бессонницы. Она не могла уснуть более чем на десять-пятнадцать минут: едва закрыв глаза, внезапно вскрикивала, просыпалась, наклонялась к сыну и, убедившись, что он рядом, что ничего страшного с ним не произошло, опять засыпала на те же десять-пятнадцать минут. Лишенный качественного питания, сна, покоя, организм не выдержал. Вскоре у нее пропало молоко. Анатолий, наказав жене никуда из дома не выходить, решил разузнать, нет ли поблизости других хуторов или какого-нибудь населенного пункта, где можно купить молока.

Настя ждала его больше суток. Он не вернулся. Ребенок плакал, хватая пустую грудь. Одев оставленную бывшими хозяевами хутора фуфайку, взяв с собой ломоть хлеба, карманные часы Анатолия, подаренное ему Сосулей кольцо, завернув сына в одеяло, Настя ушла из дома. В кухне на столе она оставила записку для Анатолия, чтобы тот ждал ее возвращения.