Дмитрий Красавин - и здесь холодно

Дмитрий Красавин

...и здесь холодно...

(Опыт свободного мышления)

Повесть написана в восемдесят седьмом году. Моя первая попытка отобразить через сюжет художественного произведения различные взгляды на феномен человеческого существования, на единство внутреннего и внешнего миров.

Глава первая

"Встреча в Кадриорге"

Стоял теплый августовский вечер. Под впечатлением только что закончившегося в Кадриоргском дворце концерта музыки Барокко, я вышел в парк и, миновав ограду дворцового комплекса, свернул на узкую извилистую тропку, взбегавшую вверх по холму. Дрожащие звуки клавесина, возникая в глубине пышных, темно-зеленых крон деревьев, слетали с влажных листьев, кружили над травой, увлекая меня еще чуточку побыть наедине с ними, вдали от шума и суеты большого города. Незаметно для себя я оказался в одном из дальних уголков парка. Два маленьких озера и окружающая их темнота, сползающая вниз по раскидистым ветвям грабов, возникли из небытия внезапно, одновременно с появлением маленького старичка, удалявшегося теперь от меня в сторону центральной аллеи. Несколько секунд назад мы, вероятно, шли навстречу друг другу, разминулись, но только теперь я вдруг ясно увидел его лицо одутловатое, неподвижное, с глубоко запавшими глазницами.

- Валевский, - мелькнуло в памяти.

- Кирилл Мефодьевич! - окликнул я старика.

Он поднял опущенную голову, медленно, всем корпусом повернулся назад и посмотрел в мою сторону.

Я сделал несколько шагов ему навстречу и... остановился. Передо мной стоял незнакомый человек в вельветовом костюме с затертыми до дыр локтями. Расстегнутый воротник рубашки поддерживался большим узлом бледно-голубого с бежевыми разводами галстука, немного сбитым влево. Края галстука, обтрепанные многочисленными касаниями человеческих рук, топорщились в разные стороны морщинистыми нитками. С минуту мы молча смотрели друг на друга.

- Извините... Кирилл Мефодьевич...? - наконец, неуверенно, не то спрашивая, не то уже извиняясь за ошибку, произнес я.

- Да. Я Вас помню, - равнодушно, без тени каких-либо чувств отозвался старик и замолчал.

Я вглядывался в его безжизненное лицо, тщетно пытаясь отыскать в нем знакомые черты всегда немного возбужденного, подвижного Валевского. Все, буквально все в этом человеке мне было незнакомо - начиная от сгорбленной фигуры, неподвижного лица, монотонного голоса и кончая нищенской, неухоженной одеждой.

- Кирилл Мефодьевич...

Внезапно морщинки на лице старика задвигались, складываясь в некое подобие улыбки. Он отступил на шаг, зачем-то поднял правую руку, неуверенно пошевелил пальцами, видимо, пытаясь удержать в сознании ускользающие тени мыслей, и тут же его лицо вновь стало безмятежно спокойным. Этого слабого движения чувств оказалось достаточно, чтобы я узнал Валевского. Конечно, это был он. Воспоминания того далекого лета, обрастая все новыми и новыми подробностями, разом закружились в моей голове. Тут же рядом с ними родились боль, страх, какой-то мифический ужас перед угрозой возвращения старой болезни. Я заплакал, кажется...Обрывки бессмысленных фраз, мраморное лицо Валевского, оттеняемое темно-зеленой толщей листьев, пронзительные вскрики какой-то птицы...

Прошло три дня. Все это время я жил в другом измерении: машинально ел, пил, спал... А может - день-два и не ел, и не спал вовсе. Окружающий мир с его бесконечными заботами и суетой не существовал. По крайней мере, в памяти отсутствуют какие-либо внешние впечатления тех дней.

Утро сегодняшнего дня - утро моего воскрешения.

Сейчас полдень. Я сижу на мягком стуле за небольшим письменным столом в своей комнате. В открытую форточку, теснясь и толкаясь, влетают звуки улицы - шумы автомобильных моторов, скрипы тормозов перед светофором, какое-то устойчивое металлическое дребезжание, чей-то кашель, смех...

Ах, нет! Все это мелко, несущественно. Как много времени я теряю на второстепенное! Главное - это Он. Его мысли, взгляды... Кто еще сможет рассказать о них - о Формирующей Сущности Вселенной, о контактах с ней человека, о видении им нашего общества, нашей страны... В больнице он говорил мне, что обязательно напишет книгу, издаст ее на свои деньги и весь тираж раздарит друзьям, знакомым, просто хорошим людям. Не забудет ни главврача, ни уборщицу тетю Любу...

... мраморное лицо, оттеняемое темно-зеленой толщей листьев...

У меня в руках обычная общая тетрадь, девяносто шесть листов. Посредине обложки крупными буквами выведено: "P E N S I S".