Виктор Клюшников - Марево

Двѣнадцать дней Русановъ провелъ въ безпамятствѣ; въ горячешномъ жару. Онъ громко бредилъ Инной, Бронскимъ, припоминалъ мелочи прошлаго, такъ что майоръ, не отходившій отъ его постели, узналъ почти всю его тайну. Онъ ничего не щадилъ для спасенія племянника; составлялся консиліумъ. Старый докторъ, отецъ оригинальной Вѣрочки, мало говорилъ и больше прописывалъ рецепты. Другой, изъ недавно кончившихъ курсъ, наговаривалъ обыкновенно цѣлую кучу премудрости о кристаллизаціи фосфорнокислыхъ солей въ костяхъ, объ измѣненіи ея отъ простуды, и отсюда необыкновенно хитрымъ путемъ выводилъ болѣзнь Русанова, а кончалъ тѣмъ же — прописывалъ рецептъ. Третій, тоже изъ молодыхъ, бралъ два совершенно различные рецепта и подносилъ майору.

— Коллеги мои — люди очень ученые, говорилъ онъ, — и опытные, и добросовѣстные практики. Что бы вы однако сдѣлали, еслибъ это прописали вамъ? Какой рецептъ послали бы вы въ аптеку?

— А прахъ ихъ побери! Никакого не послалъ бы! отвѣтилъ майоръ съ откровенностію солдата.

— Вотъ ужь пять лѣтъ, какъ я это исполняю, сказалъ докторъ:- такъ и сдѣлаемъ: никакого не будемъ посылать. Вѣрьте, мы можемъ только предупреждать болѣзни; излѣчивать — никогда! Съ тѣхъ поръ какъ я держусь этого правила, я честно смотрю въ глаза собратьямъ, и не боюсь услыхать хохота римскаго авгура.

Майоръ не понялъ и половины сказаннаго докторомъ, но сдѣлалъ по его. Когда Русановъ пришелъ въ память и узналъ объ этомъ, онъ тоже поблагодарилъ доктора за предоставленіе исхода болѣзни самой природѣ.

— Не ст о итъ благодарности, отвѣчалъ тотъ:- я знаю, что многіе злятся на меня за такой образъ дѣйствій; особенно не по нутру придется онъ редакторамъ медицинскихъ газетъ… Но — пусть себѣ злятся!…

Славное чувство испытываетъ человѣкъ, возвращаясь къ жизни; точно онъ начинаетъ учиться ходить; все его занимаетъ, и лица окружающихъ, и каждая мелочь домашняго быта, все представляется въ розовомъ свѣтѣ. Едва ли есть такія потери, такія огорченія, которыя не забываются въ первое время выздоровленія. только мало-по-малу началъ Владиміръ Ивановичъ возвращаться къ прошлому. Что-то кольнуло его, когда онъ нашелъ письмо Инны; неокрѣпшій мозгъ не выдержалъ и половины его, голова закружилась, мысли начали разбѣгаться. Русановъ насильно заставилъ себя повторять таблицу умноженія, и нѣсколько дней не прикасался къ книгѣ. Онъ сидѣлъ у окна, любуясь яркимъ освѣщеніемъ осенняго солнца, тѣми особенными тонами зелени, неба, воды, которые пріобрѣтаютъ они въ концѣ лѣта, когда еще не наступило полное замираніе природы, но замѣтно что-то идущее къ тому, что-то отцвѣтающее, трогательное, какъ чахоточный румянецъ молодой дѣвушки…

Такъ прошли недѣли двѣ. Владиміръ Ивановичъ сталъ выходить въ садъ, возвратился аппетитъ; наконецъ, онъ и объ отъѣздѣ сталъ поговаривать. Майоръ все еще удерживалъ его.

Пришелъ и день отъѣзда. Дорогой Владиміръ нѣсколько разъ принимался перечитывать письмо, но лицо оставалось покойнымъ; отросшія за болѣзнь бакенбарды еще болѣе маскировали выраженіе. На одной станціи онъ закурилъ письмомъ сигару.

"Хуже чѣмъ у меня въ горячкѣ…. А если это напускъ?" приходили ему въ голову отрывочныя мысли. "Мы? Не нашъ? Что жь такое мы? революціонная партія, что ли?"

Русановъ даже улыбнулся, и самъ сталъ напѣвать какую-то безсмыслицу:

А ямщикъ, слушая его, а себѣ затянулъ:

Такъ и до городу добрались. Пудъ Савичъ обрадовался возвращенію жильца. Сослуживцы обрадовались тому, что явился лихой помощникъ. Доминовъ обрадовался несказанно.

— Дѣла столько, что и не оберешься: на дняхъ докладъ, говорилъ онъ, — нате-ка вамъ для развлеченія, — и передалъ ему огромную кипу.

Русановъ взялъ ее съ собой на домъ; по дорогѣ, онъ зашелъ въ гимназію, чтобъ исполнить порученіе Конона Терентьевича, который просилъ развѣдать о племянникѣ у Тонина.

Молодой надзиратель, къ которому обратился Русановъ, поглядѣлъ на него какъ-то странно.

— Вамъ господина Тонина надо? ихъ нѣтъ-съ.

— Вышелъ въ отставку?

— Да-съ, то-есть оно не то что вышелъ… Да вамъ зачѣмъ? таинственно проговорилъ тотъ.

Русановъ сказалъ.

— Пожалуйте къ главному надзирателю; теперь онъ всѣмъ завѣдуетъ…

— А кто у васъ главный?