Владимир Курьянов - Вещий сон Петьки Кукина

- Не стал бы я тебя есть, - жалобно зашептал Петька - Мне бы разок взглянуть на тебя да, может быть, подвести к берегу, чтобы увидели другие. Отпустил бы я тебя, непременно отпустил, - убеждал он сам себя.

От неутешного горя и обиды, кружась в глазах, танцевала река, берега будто надвигались на болтающуюся на якоре одинокую лодку и тут же расступались, словно специально открывая Петьке темнеющий сумеречной тенью загадочный омут. Петька внезапно почувствовал, что никогда ему больше не поймать вожделенной рыбы, и бессилие от этого, невозможность что-либо исправить заставляла зорче вглядываться во вращающуюся быстрыми водоворотами, как будто нет там ничего живого, глубину Артемова омута. "Не поверит никто, что здесь все еще живет карп, - думалось Петьке. - Скажут, брешет Кукин, приснилось ему". Он долго задумчиво смотрел в реку, потом окинул взглядом некрасивую, в смоляных заплатах, плоскодонку, и, горько, по-человечьи заплакав, бадейкой начал перебрасывать через борт просочившуюся через рассохшиеся доски воду. Вода звенела, радостно кричала, пела, голосисто переливаясь, словно ликовала от возвращения в реку. Петька прикрыл дно ведра случайно выловленным подлещиком и против течения, неторопливо подгребая, поплелся к причалу.

Видимо решив разузнать об успехе, как назло, на причал пришагал Женька Буряков.

- Не клевало, что ль? - Он ехидно усмехнулся. Чтобы не замараться в рыбьей слизи, двумя пальцами приподнял подлещика, опустил обратно в ведро. - Шелуха!

- Маловато сегодня, - несчастным голосом, будто оправдываясь, сказал Петька. Указал на перепутанные и порванные лески. - Карпа, правда, чуть-чуть не вытащил. Похлеще был карп, чем у Артема!

- Был карп да сплыл! Небось, коряга карпом почудилась, - фыркнул Женька. - Вот мы завтра кружками... А это... - Он пренебрежительно махнул и направился к своему катеру.

Петька тоскливо взглянул на улов и вдруг ощутил в себе непонятно откуда взявшуюся, после неудачи с поимкой карпа, недосланного утра и недоеденного завтрака, новую бодрую жизнерадостную силу. Представив, как Женька, перетрухнув, улепетывает от карпа, он насмешливо хмыкнул и громко, чтобы услышал Буряков, с издевкой процедил:

- Тю-ю-фяк!

Женька изумленно, будто ослышался, оглянулся, остолбенел от небывалого Петь-киного нахальства.

- Не Буряк, а тю-ю-фяк! - упрямо, глядя Женьке в лицо, повторил Петька. - На катере кружки гонять все равно что охотиться на танке.

- Вот как! - угрожающе надвинулся Женька, походя пнув тупым ботинком плоскодонку. - Завидки берут?!. На мышином гробу, конечно, далеко не уплывешь!..

- Чему завидовать?! Неужто твоей керосинке?! - неожиданно для Женьки спокойно, невозмутимо перенес оскорбление своему "гробу" Петька, заодно с достоинством поддев катер недруга. - Какие там кружки?! Чего брехать-то! Все знают, что вы с отцом сетями орудуете... Только молчат.

- А ты, значит, разговорчивый! - Женька, уверенный в физическом превосходстве, хлестко, с размахом опустил кулак. Гоготнул, когда Петька зажал разбитый нос. - Помойся, говорливый!.. - Он беззлобно сплюнул, отвернулся. Потопал к катеру уверенной, спокойной походкой, словно ничего не произошло.

Вдруг Петька оторвал руки от опухшего носа и, не обращая внимания на потоки крови, хлынувшие на рубашку, наскоком подлетел к Женьке.

- Тюфяк! - Ударил он легко, без раздумий, точно был намного сильнее Бурякова. А потом, когда его в немой ярости остервенело колошматил Женька, Петька уже не испытывал боли, ему было светло, радостно, по-дурацки весело, как будто он сполна успел одним ударом отомстить за унижение плохонькой, убогой плоскодонки, за непойманно-го, в которого никто никогда ни за что не поверит, карпа.

Устав молотить кулаками, Женька,, отдуваясь, напоследок обозвал Петьку "коно-патой рожей", отряхнулся, лениво, перевалочкой убрался к катеру. Петька лег на ласковую, легкую, по-весеннему зеленеющую траву, запрокинув голову, чтобы приостановить кровяную терпкую струю из носа, и, повторив само собой навязавшееся для Бурякова прозвище "тюфяк", улыбнулся пухлыми, размозженными губами, словно понял что-то такое большое, ценное, важное, что никому другому никогда не будет известно.

Через день поздним вечером к избе Кукиных подвалил Буряков-старший. Он затребовал на порог Петькиного отца. Долго доносились громкий угрожающий буряков-ский голос и мягкий, попискивающий во-робьино щебет хозяина дома. Отец возвратился в избу удрученный, потрепанный, еще меньше ростом, будто воробья ощипали.