Степан Славутинский - Жизнь и похождения Трифона Афанасьева

Накануне ильина дня зашел к Трифону отец его невестки Анны, Алексей, крестьянин из села Лимавы, человек небогатый, но радушный и добрый.

— Сват Трифон, — сказал Алексей: — о празднике к нам милости просим. Ты и Аннушку со внучками отпусти, хоша на завтрашний денек, — истопит дома печку, да и к нам, а к ночи вернется…

— Пожалуй, сват Алексей, невестку отпущу, — отвечал Трифон.

— Да ты сам-то беспременно приходи.

— Нету, сват Алексей!.. Где мне по праздникам таскаться?.. Не могу… Спасибо…

Как ни просил Алексей, но Трифон наотрез отказался и только обещал прийти вечером, чтобы проводить домой невестку.

— Ты, сват, не забудь же, приди, — говорил Алексей, прощаясь с Трифоном: — ведь у меня некому будет проводить домой Аннушку; а пойдет она одна, так, пожалуй, загорские парни с хмелю-то изобидят… Ведь сам ты знаешь — озорный они народ!..

Во всю ночь под ильин день не спал Трифон; он пробыл долго, долго на пригорке своем и жарко молился. В эту ночь душа его была исполнена смертной печалью; ныла и билась она под каким-то грозным предчувствием.

На самый праздник он был у заутрени и у обедни в селе Мохове. С появлением света дневного тоска его рассеялась, и стало легко у него на душе, как давно уже не бывало. После обедни зашел он на кладбище и беспечально помолился: даже на могиле матери не гнела его прежняя душевная скорбь. Затем и во весь день он был спокоен.

Перед вечером зашел он к Михею Савостьянову на пчельник и пробыл там с часок. Старый пчелинец, обрадовался, увидав, что Трифон спокоен духом. Трифон рассказал ему свои предположения о переходе в Делюхино и о житье там, Михей вполне одобрил их. Старики наговорились досыта и по душе. Но перед уходом Трифон задумался и тоскливо опустил голову.

— Что ты словно опять закручинился? — спросил Михей.

— А так, — отвечал тихо Трифон: — прощай, Михей Савостьяныч… — В дверях пчельника он остановился на мгновение и промолвил:

— Уж такая тоска!.. Михей Савостьяныч!.. Коли что со мной подеется… Помолись ты о грешной душе моей…

— Да полно ты, полно!.. Господь с тобою!.. Ну, что ты это?..

— Трудно оченно на душе стало, — прошептал Трифон.

Трифон прямо отправился в Лимаву.

Путь его шел на Загорье. Опасаясь, чтобы пьяные мужики не привязались к нему да не побили бы, он пошел не по деревне, а по задворьям. Деревня эта вытянута в одну длинную линию — и он миновал все пространство задворьев благополучно, не встретив ни одного человека.

Но на конце деревни встрелась ему небольшая толпа самых удалых, отчаянных гуляк: тут были молодые парни, сильно пьяные, да несколько баб молодых, большею частию солдаток, видимо тоже подгулявших. Надо заметить, что Загорье — селение большое и зажиточное по отходной и фабричной промышленности своих жителей и что жители эти, как мужчины, так и женщины, не отличаются нравственностью.

Толпа гуляк, встретившихся Трифону, была шумна и весела. Она шла медленно, с громкими песнями, а перед нею бойко отплясывал, с визгом и гиком, Иван Головач. Но, завидев Трифона, он вдруг перестал плясать и закричал ему:

— Эй ты, старый черт, вор Тришка!.. Опять по задам шатаешься!.. Высматриваешь!.. Я тебя, старый черт!.. Уж доконаю!..

Но в толпе послышались голоса, понуждавшие Головача приняться за пляску, и он снова пустился выделывать ногами разные штуки; а Трифон прошел дальше, сторонкой.

У свата Алексея праздник оказался не в праздник. Жена его вдруг разнемоглась — и Трифон, оставив Анну при больной матери, отправился один домой.

Поздно уж было, когда он подошел опять к Загорью. В раздумье он остановился у околицы. «Где тут пройти? — думал он, — через деревню аль опять по задворьям?» Слышал он, что народ шибко гуляет на улице; с разных мест неслись буйно-веселые крики и звонкоголосое пенье… И с страшным замиранием сердца он решился идти по задворьям.

Ночь была не светлая; мутная мгла осталась от дневного зноя и потопляла всю окрестность; сквозь нее тускло кой-где мерцали звезды; с левой стороны, над краем горизонта, вставал месяц огромным темнобагровым шаром.

Трифон прошел уже половину дороги. На самой этой половине дорога делала изгиб, и, поворотив за него, старик очутился лицом к лицу с Головачом да с другим каким-то парнем, тщедушным и рыжеватеньким.

— Ах, ты!.. Все не уймаешься! — молвил, стиснув зубы, Головач: — поджидал я тебя… Теперича не минуешь!..

И он со всего размаху ударил Трифона толстым колом по голове. Старик успел только приподнять немного руку, чтобы перекреститься, и упал на землю.