Пауль Куусберг - Одна ночь

Но и паспортистку свою Юлиус вспоминал не часто. Сента вспоминалась ему лишь в Павловском институте, и то не столько она, сколько котлеты, которыми она его потчевала, свиные ножки и семга.

Сердце Юлиуса ныло по Дагмар. Он не испытывал ничего подобного ни к жене, ни к Сенте. Если бы Дагмар поехала с ним, не пришлось бы ей ни о чем думать, он, Юлиус, заботился бы о ней, добывал пропитание и проездные билеты, стерег бы ее сон и услаждал душу, чтобы среди чужих людей не чувствовала себя одинокой и бездомной. Но Юлиус хорошо представлял себе, что Дагмар не будет ему попутчицей. Сердцем ее полностью завладел муж и останется, наверное, там навсегда. Редко встречаются такие верные жены, и счастлив мужчина, которого судьба свела с подобной женщиной. И хотя Сярг сознавал, что ни он и никто другой не заменит Дагмар Бернхарда Юхансона, не потому, что Юхан-сон - которого, к слову сказать, он знал - такой уж исключительный человек, а потому, что исключительной была сама Дагмар, все равно какая-то сила влекла его к ней.

Разговаривая с Эдит, Юлиус думал о Дагмар.

- В детстве я проехал по всем странам, - говорил он Дагмар, то есть Эдит. - В мыслях, конечно, А на деле дальше горы Мунамяги и Курессааре нигде не бывал.

- Я ездила в Крым, - похвалилась Эдит. - В мае, как раз накануне войны. Боже мой, какие там высокие и синие горы! На солнечных склонах виноградники, как в сказке. А с вершимы Ай-Петри чудесный вид на море, на скалы у берега и на Ялту. Никогда в жизни я не видела такого синего моря. А сколько цветов и растений разных! И повсюду розы. Весной там красивее всего, все цветет и благоухает.

- По слухам, в Ташкенте красоты больше, чем в

Крыму, - наобум сказал Юлиус- Кругом горы, а вершин и не видно, потому что подпирают облака. Город - точно сад сплошной, и на каждом шагу фонтаны извергаются. Пальмы высоченные, все равно что в Египте. И теплынь, сейчас там самое малое тридцать градусов жары.

- Что красивее Крыма, не верю.

- Все, кто бывал, в один голос уверяют.

- Там нет моря. А как может быть красивее, если нет моря?

Юлиус, как обычно перед прекрасным полом, тушевался и рад был, что вместо Дагмар говорил с Эдит.

- Моря мы нагляделись досыта, - нащупывал он нить разговора. - А вот пустыню и не представишь себе. На этом свете надо все увидеть, и море, и пустыню, и джунгли.

Тогда Эдит сказала:

- Ничего нет красивее Эстонии.

Юлиус отнюдь не был человеком беспонятным и спорить не стал. Если бы ему предложили выбирать, ехать в Ташкент или возвращаться в Таллин, то и он выбрал бы Таллин. Разумеется, без этого немецкого "нового порядка". Но так как в Эстонию таким, как он, теперь путь заказан, то вряд ли могло сыскаться где на свете место лучше Ташкента.

На том и кончился у Юлиуса разговор со спутниками. Ташкент продолжал жужжать в голове, как назойливая муха.

Дагмар ошибалась, думая, что никто ее усмешки в темноте не видел, Юлиус Сярг уловил. Ему показалось, что она смеется над его рассказом о Ташкенте, и ушел в себя. Не произнес больше ни слова, ни про Ташкент, ни про что другое, хотя сам ждал подходящего случая, чтобы поговорить об этом с Дагмар.

Он шел молча, и вдруг его осенило: а почему ни одна машина не проехала мимо? В конце концов, он не был романтиком, а оставался в этом реально существующем мире человеком трезвого рассудка.

Хельмут Валгепеа уже который раз поправлял лямки рюкзака, ноша не была тяжелой, на почему-то неловко сидела на спине. То ли подтянуть ремни или, наоборот, опустить их, прикидывал он. Если подтянуть, рюкзак поднимется слишком высоко, и лямки, чего доброго, начнут резать. Другое дело мешок с зерном: чем выше он лежит, тем легче, пусть там хоть на плечах и затылке, а рюкзак должен где-то возле лопаток болтаться или и того ниже. Подумав, Хельмут решил опустить ремни. Он ничего, даже самого пустячного, очертя голову не предпринимал.

Ходьба разогрела. Усталости он не чувствовал. Десять километров - не такой большой путь, чтобы язык высунуть. Видного роста, с крепкой атлетической шеей, он был плотно сбит, ноги не подкашивались у него, даже когда разом нес два мешка с мукой; в шутку он и это пробовал. Однажды попросил закинуть и третий мешок, чтобы испытать, на что способен. К земле они его не пригнули, ноги выдержали, яо не смог сделать ни шагу, третий мешок не держался наверху, сразу начал сползать, хотя однолеток - хозяйский сын вместе с пекарем и старались удержать его. Хельмут был уверен, что снес бы все три мешка, - правда, от груза этого загудело в ушах и в голову ударила кровь. Хозяйский сынок звал его с собой в общество "Калев", убеждал, что из него может выйти новый Лурих, однако Хельму-та спорт не притягивал. В свободное время он любил побродить С удочкой вдоль реки. Слава и почет, которые предрекал ему хозяйский сынок - боксер в весе мухи, выбывший из состязаний еще в предварительном круге, - его не привлекали.