Владимир Короленко - Том 3. Рассказы и очерки

— Как же это может быть?

— Талант… Воображение-то выше его ума. Так живо умного человека себе представит, что тот даже и умные вещи говорит, которых сам-то он, автор, своим умом и не придумал бы никогда… Так вот оно что. Можно ли после этого удивляться, что наш-то идиотик умных и интересных людей на сцене представлял? И так играл, представьте, что рецензенты называли его «умным актером». Завоевал всех, да и только. В том числе и бедную Калерочку. Любил ли он ее действительно, потянуло ли его, как зеленого гимназиста тянет иной раз к даме бальзаковского возраста, только наш гений стал оказывать милостивое внимание примадонне. Нахал… Избалованный общими этими овациями, он и тут держал себя Тамерланом. Ах, очень мне горько бывало минутами… Ломается он, а она любуется. Он глупости говорит, а она каждое слово ловит, как на икону смотрит… Преклонение, благоговение, восторг… Он ломается несносно, а она за каждым его жестом устремляется… Не знаю, чем бы и кончилось, да Граматин, спасибо, выручил. Вы Граматина не видывали? Резонеров играл. Умно, но не талантливо. Человек очень образованный, тактичный, джентльмен на сцене и в жизни, роли обдумывал со всех сторон, всем давал полезные советы, но в игре его не было того непосредственного огонька, той отгадки, которая была у дурачка Смирнова… И странно, заметьте: природа не обделила и его талантливостью, только этот дар поднесла ему в другой форме: положительное дарование ко всем видам спорта. Велосипед, трапеция… верхом ездил, как кавалерист, на рапирах не имел соперников даже в среде немецких буршей… И был он, надо сказать, давно и сильно предан Калерочке. Много страдал, но нес свой крест с достоинством. Всего тяжелее досталось бедняге это увлечение Калерочки юным пошляком Смирновым… Тут уже не мог сдержаться, стал заметно ревновать, осунулся, потерял сон. Смирнова ненавидел от всей души… Однажды в свободный вечер собрались мы у Калерочки чай пить. Говорили о том, о другом, и не помню уж по какому случаю, вот так же, как у нас теперь, — зашла речь о таланте. Принялись судачить о своей братии, преимущественно отсутствующих, хотя и присутствующим тоже не давали спуску. Смирнов говорил мало, но глупо, и, что было всего глупее, — держался совершенным властителем. Ему, видите ли, было неприятно, что в этот вечер у Калерочки он не один. Может быть, он как раз возлагал на него надежды, — только он явно выказывал всем нам оскорбительное пренебрежение, не скрывал дурного расположения духа, много пил и начинал пьянеть. Между прочим, когда заговорили о талантах, он вдруг как-то вульгарно грубо вмешался в разговор…

— Слушаю я, слушаю, — говорит, — и все это пустяки… Никто не знает, что такое талант… Ведь вот и вы, господин Граматин, не знаете? А? — И посмотрел на Граматина нахальными глазами… Бывают такие взгляды, в которых как-то сразу отразится вся, так сказать, ситуация. И на этот раз в пренебрежительной фразе Смирнова все мы сразу услышали и то, что он, Смирнов, всех нас считает ничтожествами, и что он недоволен нашим присутствием, и что он торжествует над Калерочкой, а Граматина считает бездарностью. И сразу стало как-то особенно тихо.

Граматин сидел весь вечер молча, не принимая участия в разговоре. На вопрос Смирнова он поднял голову и очень спокойно, даже вежливо ответил:

— Я могу, если вы непременно желаете, удовлетворить ваше любопытство, господин Смирнов.

— Н-ну-с, — тот говорит. — Это оч-чень любопытно, что господин Граматин может сказать о… таланте!..

— Талант, — ответил все так же спокойно Граматин, — есть драгоценная ноша, которую судьба часто взваливает на спину осла!

— Ха-ха-ха! — захохотал Грегуар. — Это замечательно.

— М-да… остроумно, — поддержал поэт.

— А главное, — ведь удивительно верно! Афоризм, и сам по себе имеющий цену, удивительно шел к данной минуте. Анюточка, наивное существо, как услышала это, так из груди у нее вырвалось этакое выразительное: а-а-х… и даже руками всплеснула… Граматин сказал это так просто и вежливо, точно совсем не подозревал, куда попадает его ответ. Положение вышло такое, что и умному человеку впору. А Смирнов был, говорю вам, остолоп. Услышав ответ Граматина, он даже несколько разинул рот, повел глазами, как бык, увидевший красное сукно, и сказал:

— Это вы… милсдарь, — по моему адресу?

Граматин сдержанно ответил:

— Вам лучше знать, насколько вас тяготит этот груз…

Анюточка прыснула так выразительно, что не могли удержаться и другие. Улыбнулась даже Калерочка, и Смирнов увидел эту улыбку. Лицо его сразу сделалось свирепо, он поднялся, слегка покачнувшись, из-за стола и… неожиданно для всех, кинулся на Граматина с кулаками… Ну, тут произошла неожиданность. Граматин, высокий этакий и стройный, как стальная пружина, сразу поднялся, сделал что-то, и через несколько секунд Смирнов с недоумением на лице лежал на полу, под стенкой… Граматин без суеты, без возни, уложил его как-то спокойно, как можно уложить бревно под стенкой сарая…