Анатолий Лернер: Колодец света

Лика порой не могла понять природу собственных желаний и, уступая им, начинала осознавать, что навязаны они скорее компьютером. И тут она не могла простить ему этой уловки.

Она была не против него, но она была против того, чтобы он беззастенчиво предлагал, навязывал человеку то, чего ему хотелось самому.

Она была против того, чтобы компьютер, почем зря, использовал энергию на себя.

- Ничего лишнего. - Говорила она и в мгновение ока попадала в такие миры, настолько отдаленные, о которых самой и помыслить было боязно.

И Лика знала. И знала, как никто другой, что не следует засорять вселенную космическим оружием. Она знала, что единственно достойное усилие человека - это изучение самого себя.

Ведь все миры, в которые она летала, находились в ней самой.

Но прежде это было необходимо понять.

20.

Были времена, когда люди знали себя слишком хорошо. Это было время, когда Атланты, это человечество Адама и Евы, были низвергнуты из Эдема и отправлены на Землю. Их грехом было сомнение.

Но с тех пор, как Атланты утвердили в человечестве ритуал поедать трупы, сомнение в истинности их божественного происхождения, приводило к Истине и Вере. И каждый раз, едва человечество, идущее за искаженной истиной, падало в материю, - как тут же появлялись силы, отрывающие его от земли и устремляющие дух к небу.

И пока человек не понимал необходимости самопознания, пока в нем не возникала такая необходимость, он продолжал оставаться пленником.

Паутинка сна плотно оплела лицо Лики. Но даже во сне различала она чей-то голос, обращенный к ней.

- Человек - дьявол, - говорил этот голос, - страдающий от самого себя. И будет он пребывать таковым до тех пор, пока не очнется. Пока не выйдет из состояния гипнотического сна. Пока, проснувшись, не изучит, а, изучив, не полюбит, а, полюбив, не исправит себя.

И она разорвала оковы сна, эти липкие, противные волокна паутины. И, очистив свое жилище огнем, проветрив его воздухом, отогрев лучами солнца и зарядив энергией своей души, то и дело принимающей дары из высших сфер, где, затаив дыхание, воинство любви наблюдало за тем, как на Земле разворачиваются события, в которых принимает участие их Сущность, приступила к мытью полов.

- Исправляя себя, - говорила Лика, - человек, прежде всего, сталкивается с необходимостью убрать среду своего обитания. Ненавижу грязь во всем!

Она латала свои миры. Она изо всех сил стремилась починить ту самую крышу над головой, которую разрушила когда-то. Давно. Когда еще она не только помнила себя, но и была тем, кого потом долго вспоминала. Когда она была Богиней.

Она латала ту самую крышу, которая являла собой небесную твердь в ее мире. Лика строила Абсолютную защиту над уже созданным ею, но еще недостаточно совершенным, миром.

И она устремилась к своим детям. К огромной части своего мира. Она хотела оградить их от их собственного невежества; заимствованной глупости; залетной злобы; пришлой зависти; и ничейного равнодушия.

Лика приставила к детям Ангелов, несущих знание, любовь и мир. Ангелов-хранителей.

21.

Ведро Луны шлепнулось в колодец его памяти. Там, глубоко, где-то на самом дне, в самой душе, образовался невообразимый хаос, именуемый тоху боху.

Хаос, который и дал толчок мысли Всего.

Хаос, из которого зародилась жизнь, был погружен в сосредоточенное молчание.

Ужас пришел потом. Когда выяснилось, что Путь не только указан, но и заказан. Мало того, он был мало кем изучен. И Той попросил о помощи. Он обращался к Лике. Он говорил ей те же слова, что некогда Один повторял своей возлюбленной:

- Я прошу твоей помощи, моя любовь. - Говорил Той. - Я взываю к тебе с мольбой! Вот все, что я прошу у Бога: не знаний я прошу у Него, не сил и не умения. Я молю его о вере! Прошу тебя, помоги мне, любовь моя. Поверь. Поверь в меня.

Ведь все, что теперь происходит с нами, все, что случилось с тобой и со мной, - ведь это все равно - впервые...

Я - малое дитя, только что появившееся на свет.

Я учусь в свои сорок лет всему заново.

Учусь все видеть, слышать, чувствовать, понимать.

Я учусь ходить.

Радоваться и нести добро.

И падать учусь тоже.

В памяти моей остался опыт иных жизней, отличных от той, которая вырисовывается сейчас. Но я сам выбрал эту жизнь однажды.

Я выбрал ее осознанно, и сам привел себя к тому ужасу, который врезался рубцами вечного возвращения в душе моей.

А в памяти переживания было чувство несвободы, вызванное заточением души. И было это заточение не на острове, и не в крепости, не в одиночной камере. Нет. Все намного было проще. Все намного было сложней.