- Пожалуйте, палач, на свою позицию!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Подвели свинаря Якуба и поставили под петлю на переднюю ось из-под другой фурманки. А ксендз Флориан говорит мне:
- Надевай на него петлю и смотри, чтобы непременно пришлось выше косточки.
У меня руки трясутся, - весь растерялся.
- Какая тут у черта косточка! Флориан говорит:
- А, ты не знаешь косточки?
- Не знаю. Я из простых людей.
- Это ничего не стоит, - говорит, - простого человека сейчас можно все сразу понять заставить. - Да с этим как сожмет меня пальцами за горло, так что я, было, задохся.
- Вот, - говорит, - где бывает косточка. Понял? А у меня уж и духу в горле не стало.
- Понял, - просипел я без голоса. Ксендз толкнул меня сзади ногою в спину.
- Делай!
Я взял за ремень и стал по шее гладить - искать косточку, где надевать. А Якуб, вообразите, вдруг оба глаза себе к носу свел! Как это он мог!.. И, кроме того, темя у него на голове, представьте, вдруг все вверх поднимается... Такая гадость, что я весь задрожал и петлю бросил. Флориан опять мне дал затрещину пребольно... Тогда я надел петлю.
Тут сам Флориан говорит мне:
- Палач! Подожди! Оборотился лицом ко всем и говорит:
- Паны-братья! По старому обозному обычаю, людей так не казнили, как их теперь казнят. Кое-что в старину было лучше. Вы это сейчас же увидите. По старому обозному обычаю, осужденному на смерть человеку оказывали милость: у осужденного спрашивали, что он хочет, не имеет ли он предсмертной просьбы? И если человек объявлял предсмертную просьбу, то исполняли, чего бы он ни попросил. Так и мы поступим.
Все похвалили.
- Ах, как хорошо!
А ксендз Флориан спрашивает:
- Не имеешь ли ты предсмертной просьбы, Якуб? Якуб молчит.
- Мне все равно, мне только пить хочется.
- Экий дурак! - говорит Флориан: - ничего не умел выдумать. Дайте ему пива!
Подали Якубу пива, а он - было начал губами пену раздувать, а потом говорит:
- Не надо, не хочу. Флориан говорит:
- Выдерни из-под него передок.
Дернули из-под него передок, он и закачался... Что-то щелкнуло.
Все отворотились, и тихо-тихо стало все; только связанные дышла подрагивали. А когда мы опять оборотились лицом, так уж Якуб только помаленьку сучился на вожжах, и глаза от носа в раскос шли, а лицо, представьте себе, оплевалось.
Ксендз Флориан сказал:
- Это ничего, давайте жида на его место.
- Где же будет гемютлих? - спросил Мориц.
- Погодите.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Паныч Гершко оказался против Якуба находчивей. Он, как только увидал мертвого Якуба, сам начал про просьбу кричать:
- Я имею просьбу... Ай, я имею большую предсмертную просьбу!
Ксендз говорит:
- Хорошо, хорошо! Ты ее скажешь. Но только я вперед тебе должен одно сказать: пожалуйста, не просись в христианскую веру. Это у вас такая привычка, но теперь тебе это не поможет, а ты только поставишь нас в неприятное положение.
- Ой, нет, нет! - говорил паныч Гершко, - теперь в христианскую веру проситься не буду. Я совсем другое... Совсем простое прошу.
- Ну, простое проси.
- Я прошу не вешать меня за шею! Гонорат остановил рассказ и воскликнул:
- Вы понимаете, в чем тут штука?
Мориц молча кивнул головой, а реби Фола вскричал:
- Разумно!
Гонорат бросил на него презрительный взгляд и продолжал:
- Разумно!.. А вот же ты увидишь, к чему это повело!
Ксендз рассердился.
- Ах ты, - говорит, - каналья! Так-то ты за деликатность платишь! Разве это можно выдумывать!
- Отчего же не можно?
- Да за что же мы тебя повесим? А Гершко отвечает:
- Мне все равно... Хоть ни за что не вешайте. Флориан только плечами пожал и говорит:
- Нет, братцы, жиды такой народ, что с ними, действительно, ничего невозможно.
И Гершку повесили.
- За что же? - перебил Мориц.
- Ну, конечно, за шею. Вышла пауза.
Мориц побарабанил пальцами и, вздохнув, сказал:
- Да, это гемютлих... Сколько вы, капитане, в самом деле пережили ужасного!
- Не мало, Мориц, не мало.
- Но вы, все-таки, хорошо нашлись.
- Как кажется. Иначе мне самому висеть бы на дышле.
- Конечно, конечно! - заметил Целестин. - Нельзя спорить, что всех находчивее вышли ксендз с Гоноратом. Они ли не молодцы! Сами, черт знает, выдумали откуда-то какой-то старинный обозный обычай, сами предсмертную просьбу учредили и сами же все это уничтожили: удавили людей, как тетеревят, а сами живут спокойно.
Гонорат посмотрел на Целестина и, покачав головою, вздохнул и молвил:
- Почтенный пан Целестин, вы не можете судить чужую душу. Теперь я спокоен, но меня это долго мучило, и я не находил покоя даже после того, как нас тогда скоро рассеяли, и я принес покаяние, и меня простили...
Читать дальше