Николай Лесков: Антука

- Ты прав, у вас не было. У вас ведь гороховой колбасой кормили, - и то не жирно. А мы тогда сначала пришли с охоты, и стали скучать, что Цезарий в палатке целуется, и многие тоже начали подумывать: как бы и себе улизнуть домой, да тоже бы курку с маслом есть, да целоваться.

Ксендз Флориан это заметил и говорит:

- Я должен командовать отрядом, а не Цезарий. Ему говорят:

- Цезарий от высшей власти назначен. А ксендз Флориан отвечает:

- Это ничего не мешает: его высшая власть назначила, а я видел Остробрамскую Божию Матерь, она мне приказывает. Соберитесь-ка, - говорит, все на берег реки, когда солнце сядет, и вы сами увидите за рекою, как она меня благословляет. Со мною непременно будет победа. Только, чтобы видеть это, вы должны весь этот день попоститься и с утра ничего не есть.

И приказал нам ничего не давать.

Мы говорим:

- Хоть хлеба!

- Нет, - говорит, - ничего не надо: чтобы чудесное увидать, надо быть совсем не евши.

Мы очень проголодались и собрались, чуть стало смеркаться. Стоим и смотрим за реку, а Флориан пришел после нас и сел на скамейку.

Спрашивает:

- Что, хлопцы, видите? Мы отвечаем:

- Нет, отче, ничего не видим.

- Как ничего не видите! А туман?

- Только и видим один туман.

- А в тумане Матерь Божия в огненном сиянии вся светится и вас благословляет. Видите?

- Нет, не видим.

- Ну, так это оттого, что вы еще со вчерашнего дня очень наевшись. Вы недостойны. Не ешьте еще сегодня на ночь и завтра не ешьте до вечера, тогда вы увидите, а теперь ступайте спать - вы недостойны.

Не велел опять давать никому ни водки, ни хлеба и прогнал спать; а на другой день опять привел на берег и спрашивает:

- Видите?

Мы то же самое ничего не видели, и так и отвечали. А он говорит:

- Ну, так еще один день не ешьте, тогда увидите. Тут между нами один мазур нашелся и говорит:

- Позвольте-ка, отче, позвольте минуточку: я как будто начинаю что-то замечать...

- Ага! - говорит, - это хорошо: всматривайся, всматривайся и говори, что ты замечаешь?

- Мне в тумане, действительно... как будто огонек показывается.

- Вот, вот, вот! Смотри еще попристальнее! Все в одну точку смотри, да читай в уме молитву, непременно больше увидишь! А вы, кашевары, собирайтесь разводить здесь огонек под котлом: нынче, кажется, вам Матерь Божия покажется, и вы будете есть лозанки с сыром.

Тот, который начал видеть, как услыхал это, так и вскрикнул:

- Вот, вот, в самом деле: как я стал читать молитву, так и вижу Божию Матерь!

Ксендз отвечает:

- Ну, если ты ее видишь, то ты уже можешь ужинать. Тут и все увидали.

Флориан говорит:

- Вот и молодцы, - только это и надо, чтобы вы все были удостоены. Теперь присягните перед крестом, что видели. Ходить далеко не нужно: крест со мною, присягайте сейчас и пойдете пить водку и ужинать.

Мы все присягнули и друг другу больше ничего не сказали; а Флориан сказал Цезарию: "уезжай за границу с своим адъютантом", а сам стал командовать.

ГЛАВА ПЯТАЯ

При Флориане сразу пошло совсем другое дело. Флориан был не то, что Цезарий. В Париже не учился, а был молодчина: он весь свой век все пел в каплице да дома сливы мариновал с экономкою, а однако знал все тропинки в полях и все лесные входы и выходы. Он как утвердился, так сейчас и объявил, что я, говорит, никому не дам спуску, - и чужого, и своего сейчас повешу.

- Я, - говорит, - по глазам умею читать: кто в лице станет меняться значит собирается улизнуть домой курку с маслом есть, - я его сейчас и повешу.

Мы все его стали бояться. Скажет: "вижу в твоих глазах, ты в лице меняешься" - и повесит. Стали все притворяться как можно больше веселыми.

Но напала на нас на всех робость. Как встанем, пойдем к ручейку умываться и смотримся: не меняемся ли в лице. Помилуй бог меняешься - сейчас повесит. И все мы как друг на друга взглянем - кажется, как будто все в лицах переменяемся, потому что боимся Флориана до смерти, и надо, чтобы он этого в глазах не прочитал. А он читает. Многие стали в уме мешаться и путаться. Был у нас мой крестовый брат мазур, Якуб, преогромный, а между тем начал плакать. "Смотри, скучать нельзя!" Он говорит: "Я не скучаю, я даже теперь очень весел, а только я про жалостное вспомнил". - "Что же такое жалостное?" - "А вот, говорит, когда я дома поросят стерег, так у одной свиньи было двадцать поросят, а как одного из них закололи, так все его остальные коллежки захрюкали". И опять плачет, а на Якуба глядючи, молоденький еврей, паныч Гершко, который за наше дело воевать пристал, также стал плакать.