Николай Лесков: Чёртовы куклы

- Какое?

- Прекратить свою жизнь. Смерть лучше позора.

Мак сложил руки и сказал:

- Как? убить себя?.. Женщине убить себя за то, что её бросили, и бросить на все мучения нищеты свою мать и своего ребёнка?.. И ты это называешь лучшим? Нет, это не лучше. Лучше перенести всё на себе и... Впрочем, иди лучше, Пик, читай уроки о чести другому, - мы о ней больше с тобою никогда не должны говорить.

- Хорошо, - отвечал Пик, - но ты мне никогда не докажешь...

- Ах, оставь про доказательства! Я никогда тебе и не буду доказывать того, что для меня ясно, как солнце, а ты знай, что доказать можно всё на свете, а в жизни верные доказательства часто стоят менее, чем верные чувства.

В отношении Марчеллы Мак имел "верные чувства" и верно отгадывал, что двигало её поступками. Другие о ней позабыли, - Фебуфис ею не интересовался. Он с той поры имел много других успехов у женщин, которые, помимо своей красоты, льстили его самолюбию, и вообще шёл на быстрых парусах при слабом руле, который не правил судном, а предавал его во власть случайным течениям. В характере его всё более обозначались признаки необузданности и своеволия. Успехи его туманили. Он становился капризен.

- Я хотел бы знать, чего он хочет? - говорил Пик.

- А я не хотел бы об этом знать, но знаю, - отвечал Мак.

- Чего же он хочет?

- Своей гибели, - и она будет его уделом.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Фебуфису было около тридцати лет, когда он сбыл с рук историю Марчеллы и потом в течение одного года сделал два безумные поступка: во-первых, он послал дерзкий отказ своему правительству, которое, по его мнению, недостаточно почтительно приглашало его возвратиться на родину, чтобы принять руководство художественными работами во дворце его государя; а во-вторых, произвёл выходку, скандализовавшую целую столицу. Жена одного из иностранных дипломатов при папе уделила Фебуфису какую-то долю какого-то своего внимания и потом, - как ему показалось, - занялась кардиналом. Фебуфис вскипел гневом и выставил у себя в мастерской самую неприличную картину, вроде известной классической Pandora. На этом полотне он изобразил упомянутую красивую даму в объятиях знаменитого в своё время кардинала, а себя поставил близ них вместо сатира, которого отводит старуха со свечкой.

Картина эта представлялась забавною и едкою всем, кроме малоразговорчивого Мака.

- Твоё целомудрие оскорблено моею Пандорой? - спросил его однажды вечером, сидя за вином, Фебуфис.

Мак прервал своё долгое молчание и ответил ему:

- Да, с этой поры я не перестану жалеть, чем ты способен заниматься.

- Способен!.. Как это глупо! Я способен заниматься всем... и я, наконец, не понимаю, почему иногда не позволить себе шалость.

- Ты называешь это шалостью?

- Конечно. А ты?

- По-моему, это низость, это растление других и самого себя.

- Так ты видишь здесь один цинизм?

- Нет, я вижу всё, что здесь есть.

- Что же, например?

- Задор и вызов на борьбу людей, которых не стоит трогать.

- Отчего? Они стоят довольно высоко, и трогать их небезопасно.

- Ага! так тебе это доставляет удовольствие?

- И очень большое.

Мак тихо двинул плечами и, улыбнувшись, сказал:

- Я предпочёл бы беречь свои силы, чем их так раскидывать.

- В таком случае все те, кто желает заслужить себе одобрение властей, имеют теперь отличный случай достичь этого, - стоит только обнаруживать пренебрежение Пандоре. Ты это делаешь?

Мак посмотрел на него пристальным взглядом и сказал:

- Ты не задерёшь меня! Я не ссорюсь из-за пустяков и не люблю, когда ссорятся. Мне нет дела до тех, которые ищут для себя расположения у властей, но мне нравятся те, которые не задираются с ними.

- Ну, не хитри, Мак, ты - скрытый аристократ.

- Пожалуй, я - аристократ в том смысле, что я не хочу подражать слугам, передразнивающим у себя на застольной своих господ. Я совсем не интересуюсь этими... господами.

- Другими словами, ты бережёшь себя для чего-то лучшего.

- Очень быть может.

Фебуфис ему насмешливо поклонился.

- Можешь мне и не кланяться, - спокойно сказал ему Мак.

И Мак, заплатив свои деньги, ушёл ранее других из таверны.

Обе выходки Фебуфиса, как и следовало ожидать, не прошли даром: первая оскорбила правительство его страны, и Фебуфису нельзя было возвратиться на родину, а вторая подняла против него страшную бурю в самом Риме и угрожала художнику наёмным убийством.

Фебуфис отнесся к тому и к другому с полным легкомыслием и даже бравировал своим положением; он ни с того ни с сего написал своему государю, что очень рад не возвращаться, ибо из всех форм правления предпочитает республику, а насчёт картины, компрометировавшей даму и кардинала, объявил, что это "мечта живописца", и позволял её видеть посетителям.