Николай Лесков - Обман

То есть вы понимаете меня, - это чёрт знает что такое! Триста золотых червонцев - ни больше, ни меньше!.. А ведь это-с тысяча рублей! Полковницкое жалованье за целый год службы... Миллион картечей! Как это выговорить и предъявить такое требование к офицеру? Но, однако, я нашёлся: червонцев у меня, думаю, столько нет, но честь свою я поддержать должен.

- Деньги, - говорю, - для нас, русских, пустяки. - Мы о деньгах не говорим, но кто же мне поручится, что ты ей передашь, а не себе возьмёшь мои триста червонцев?

- Разумеется, - отвечает, - я ей передам.

- Нет, - говорю, - деньги дело не важное, но я не желаю быть тобою одурачен. - Пусть мы с нею увидимся, и я ей самой, может быть, ещё больше дам.

А кукуруза вломилась в амбицию и начала наставление мне читать.

- Что ты это, - говорит, - разве можно, чтобы кукона сама брала.

- А я не верю.

- Ну, так иначе, - говорит, - ничего не будет.

- И не надобно.

Такими она меня впечатлениями исполнила, что я даже физическую усталость почувствовал, и очень рад был, когда её чёрт от меня унёс.

Пошёл в кофейню к товарищам, напился вина до чрезвычайности и проводил время, как и прочие, по-кавалерски; а на другой день пошёл гулять мимо дома, где жила моя пригляженая кукона, и вижу, она как святая сидит у окна в зелёном бархатном спенсере, на груди яркий махровый розан, ворот низко вырезан, голая рука в широком распашном рукаве, шитом золотом, и тело... этакое удивительное розовое... из зелёного бархата, совершенно как арбуз из кожи, выглядывает.

Я не стерпел, подскочил к окну и заговорил:

- Вы меня так измучили, как женщина с сердцем не должна; я томился и ожидал минуты счастия, чтобы где-нибудь видеться, но вместо вас пришла какая-то жадная и для меня подозрительная старуха, насчёт которой я, как честный человек, долгом считаю вас предупредить: она ваше имя марает.

Кукона не сердится; я ей брякнул, что старуха деньги просила, - она и на это только улыбается. Ах ты чёрт возьми! зубки открыла - просто перлы средь кораллов, - всё очаровательно, но как будто дурочкой от неё немножко пахнуло.

- Хорошо, - говорит, - я няню опять пришлю.

- Кого? эту же самую старуху?

- Да; она нынче вечером опять придёт.

- Помилуйте, - говорю, - да вы, верно, не знаете, что эта алчная старуха какою не стоющею уважения особою вас представляет!

А кукона вдруг уронила за окно платок, и когда я нагнулся его поднять, она тоже слегка перевесилась так, что вырез-то этот проклятый в её лифе весь передо мною, как детский бумажный кораблик, вывернулся, а сама шепчет:

- Я ей скажу... она будет добрее. - И с этим окно тюк на крюк.

"Я её вечером опять пришлю". "Я велю быть добрее". Ведь тут уже не всё глупость, а есть и смелая деловитость... И это в такой молоденькой и в такой хорошенькой женщине!

Любопытно, и кого это не заинтересует? Ребенок, а несомненно, что она всё знает и всё сама ведёт и сама эту чертовку ко мне присылала и опять её пришлёт.

Я взял терпение, думаю: делать нечего, буду опять дожидаться, чем это кончится.

Дождался сумерек и опять притаился, и жду в потёмках. Входит опять тот же самый шалоновый свёрток под вуалем.

- Что, - спрашиваю, - скажешь?

Она мне шёпотом отвечает:

- Кукона в тебя влюблена и с своей груди розу тебе прислала.

- Очень, - говорю, - её благодарю и ценю, - взял розу и поцеловал.

- Ей от тебя не надо трёхсот червонцев, а только полтораста.

Хорошо сожаление... Сбавка большая, а всё-таки полтораста червонцев пожалуйте. Шутка сказать! Да у нас решительно ни у кого тогда таких денег не было, потому что мы, выходя из Польши, совсем не так были обнадёжены и накупили себе что нужно и чего не нужно, - всякого платья себе нашили, чтобы здесь лучше себя показать, а о том, какие здесь порядки, даже и не думали.

- Поблагодари, - говорю, - твою кукону, а ехать с нею на свидание не хочу.

- Отчего?

- Ну вот ещё: отчего? не хочу да и баста.

- Разве ты бедный? Ведь у вас все богатые. Или кукона не красавица?

- И я, - говорю, - не бедный, у нас нет бедных, - и твоя кукона большая красавица, а мы к такому обращению с нами не привыкли!

- А вы как же привыкли?

- Я говорю: "Это не твоё дело".

- Нет, - говорит, - ты мне скажи: как вы привыкли, может быть и это можно.

А я тогда встал, приосанился и говорю:

- Мы вот как привыкли, что на то у селезня в крыльях зеркальце, чтобы уточка сама за ним бежала глядеться.

Она вдруг расхохоталась.

- Тут, - говорю, - ничего нет смешного.

- Нет, нет, нет, - говорит, - это смешное!

И убежала так скоро, словно улетела.