Николай Лесков: Овцебык

- Кого же вам угодно видеть? - спросил я, удивленный странным ответом.

- Я просто так зашел, - отвечал гость, шагая по комнате и закручивая свои косицы.

- Позвольте же узнать, с кем я имею честь говорить? При этом я назвал свою фамилию и сказал, что я родственник Якова Ивановича.

- А я так просто, - отвечал гость и опять взялся за свою книгу.

Тем разговор и покончился. Оставив всякую попытку разрешить для себя появление этой личности, я закурил папироску и лег с книгою в руках на свою постель. Когда придешь из-под солнечного припека в чистую и прохладную комнату, где нет докучных мух, а есть опрятная постель, необыкновенно легко засыпается. В этот раз я дознал это на опыте и не заметил, как книга выскользнула у меня из рук. Сквозь сладкий сон, которым спят люди, полные надежд и упований, я слышал, как Челновский читал мальчику нотацию, к которым тот давно привык и не обращал на них никакого внимания. Полное же мое пробуждение совершилось только, когда мой родственник вошел в кабинет и крикнул:

- А! Овцебык! Какими судьбами?

- Пришел, - ответил гость на оригинальное приветствие.

- Знаю, что пришел, да откуда же? где побывал?

- Отсюда не видать.

- Эко шут какой! А давно припожаловать изволил? - спросил снова своего гостя Яков Иванович, входя в спальню. - Э! да ты спишь, - сказал он, обращаясь ко мне. - Вставай, брат, я тебе зверя покажу.

- Какого зверя? - спросил я, еще не совсем возвратясь к тому, что называют бдением, от того, что называется сном.

Челновский ничего мне не ответил, но снял сюртук и накинул свою блузу, что было делом одной минуты, вышел в кабинет и, таща оттуда за руку моего незнакомца, комически поклонился и, показывая рукою на упиравшегося гостя, проговорил:

- Честь имею рекомендовать - Овцебык. Питается травою, а при недостатке ее может есть лишаи.

Я встал и протянул руку Овцебыку, который в продолжение всей рекомендации спокойно смотрел на густую ветку сирени, закрывавшей отворенное окно нашей спальни.

- Я вам уже рекомендовался, - сказал я Овцебыку.

- Слышал я это, - отвечал Овцебык, - а я кутейник Василий Богословский.

- Как, рекомендовался? - спросил Яков Иванович. - Разве вы уже виделись?

- Да, я застал здесь Василья... я не имею чести знать, как по батюшке?

- Петров был, - отвечал Богословский.

- Это он был, а теперь зови его просто "Овцебык".

- Мне все равно, как ни зовите.

- Э, нет, брат! Ты Овцебык есть, так тебе Овцебыком и быть.

Сели за стол. Василий Петрович налил себе рюмку водки, вылил ее в рот, подержав несколько секунд за скулою, и, проглотив ее, значительным образом взглянул на стоящую пред ним тарелку супу.

- А студеню нет разве? - спросил он хозяина.

- Нет, брат, нету. Не ждали сегодня гостя дорогого, - отвечал Челновский, - и не приготовили.

- Сами могли есть.

- Мы и суп можем есть.

- Соусники! - прибавил Овцебык. - И гуся нет? - спросил он с еще большим удивлением, когда подали зразы.

- И гуся нет, - отвечал ему хозяин, улыбаясь своей ласковой улыбкой. Завтра будет тебе и студень, и гусь, и каша с гусиным салом.

- Завтра - не сегодня.

- Ну что ж делать? А ты, верно, давно не ел гуся? Овцебык посмотрел на него пристально и с выражением какого-то удовольствия проговорил:

- А ты спроси лучше, давно ли я что-нибудь ел.

- Ну-у!

- Четвертого дня вечером калач в Севске съел.

- В Севске?

Овцебык утвердительно махнул рукой.

- А ты чего был в Севске?

- Проходом шел.

- Да где же это тебя носило?

Овцебык остановил вилку, которою таскал в рот огромные куски зраз, опять пристально посмотрел на Челновского и, не отвечая на его вопрос, сказал:

- Аль ты нынче табак нюхал?

- Как табак нюхал?

Челновский и я расхохотались странному вопросу.

- Так.

- Да говори, милый зверь!

- Что язык-то у тебя свербит нынче.

- Да как же не спросить? Ведь целый месяц пропадал.

- Пропадал? - повторил Овцебык. - Я, брат, не пропаду, а пропаду, так не задаром.

- Проповедничество нас заело! - отозвался ко мне Челновский. - "Охота смертная, а участь горькая!" На торжищах и стогнах проповедовать в наш просвещенный век не дозволяется; в попы мы не можем идти, чтобы не прикоснуться жене, аки сосуду змеину, а в монахи идти тоже что-то мешает. Но уж что именно такое тут мешает - про то не знаю.

- И хорошо, что не знаешь.

- Отчего же хорошо? Чем больше знать, тем лучше.

- Поди сам в монахи, так и узнаешь.

- А ты не хочешь послужить человечеству своим опытом?

- Чужой опыт, брат, - пустое дело, - сказал оригинал, встав из-за стола и обтирая себе салфеткой целое лицо, покрывшееся потом от усердствования за обедом. Положив салфетку, он отправился в переднюю и достал там из своего пальто маленькую глиняную трубочку с черным обгрызанным чубучком и ситцевый кисетик; набил трубку, кисет положил в карман штанов и направился снова к передней.