Тот говорит:
- А почему нет: ты постановил, ты и отменишь.
А граф-хозяин отвечает, что для него этакое суждение даже странно.
- После того, - говорит, - если я сам так поступать начну, то что же я от людей могу требовать? Аркашке сказано, что я так положил, и все это знают, и за то ему содержанье всех лучше, а если он когда дерзнет и до кого-нибудь, кроме меня, с своим искусством тронется, - я его запорю и в солдаты отдам.
Брат и говорит:
- Что-нибудь одно: или запорешь, или в солдаты отдашь, а водвою (*7) вместе это не сделаешь.
- Хорошо, - говорит граф, - пусть по-твоему: не запорю до смерти, то до полусмерти, а потом сдам.
- И это, - говорит, - последнее твое слово, брат?
- Да, последнее.
- И в этом только все дело?
- Да, в этом.
- Ну, в таком разе и прекрасно, а то я думал, что тебе свой брат дешевле крепостного холопа. Так ты слова своего и не меняй, а пришли Аркашку ко мне моего _пуделя остричь_. А там уже мое дело, что он сделает.
Графу неловко было от этого отказаться.
- Хорошо, - говорит, - пуделя остричь я его пришлю.
- Ну, мне только и надо.
Пожал графу руку и уехал.
8
- А было это время перед вечером, в сумерки, зимою, когда огни зажигают.
Граф призвал Аркадия и говорит:
"Ступай к моему брату в его дом и остриги у него его пуделя".
Аркадий спрашивает:
"Только ли будет всего приказания?"
"Ничего больше, - говорит граф, - но поскорей возвращайся актрис убирать. Люба нынче в трех положениях должна быть убрана, а после театра представь мне ее святой Цецилией".
Аркадий Ильич пошатнулся.
Граф говорит:
"Что это с тобой?"
А Аркадий отвечает:
"Виноват, на ковре оступился".
Граф намекнул:
"Смотри, к добру ли это?"
А у Аркадия на душе такое сделалось, что ему все равно, быть добру или худу.
Услыхал, что меня велено Цецилией убирать, и, словно ничего не видя и не слыша, взял свой прибор в кожаной шкатулке и пошел.
9
- Приходит к графову брату, а у того уже у зеркала свечи зажжены и опять два пистолета рядом, да тут же уже не два золотых, а десять, и пистолеты набиты не пустым выстрелом, а черкесскими пулями.
Графов брат говорит:
"Пуделя у меня никакого нет, а вот иве что нужно: сделай мне туалет в самой отважной мине и получай десять золотых, а если обрежешь - убью".
Аркадий посмотрел, посмотрел и вдруг, - господь его знает, что с ним сделалось, - стал графова брата и стричь и брить. В одну минуту сделал все в лучшем виде, золото в карман ссыпал и говорит:
"Прощайте".
Тот отвечает:
"Иди, но только я хотел бы знать: отчего такая отчаянная твоя голова, что ты на это решился?"
А Аркадий говорит:
"Отчего я решился - это знает только моя грудь да подоплека" (*8).
"Или, может быть, ты от пули заговорен, что и пистолетов не боишься?"
"Пистолеты - это пустяки, - отвечает Аркадий, - об них я и не думал".
"Как же так? Неужели ты смел думать, что твоего графа слово тверже моего и я в тебя за порез не выстрелю? Если на тебе заговора нет, ты бы жизнь кончил".
Аркадий, как ему графа напомянули, опять вздрогнул и точно в полуснях проговорил:
"Заговора на мне нет, а есть во мне смысл от бога: пока бы ты руку с пистолетом стал поднимать, чтобы в меня выстрелить, я бы прежде тебе бритвою все горло перерезал".
И с тем бросился вон и пришел в театр как раз в свое время и стал меня убирать, а сам весь трясется. И как завьет мне один локон и пригнется, чтобы губами отдувать, так все одно шепчет:
"Не бойся, увезу".
10
- Спектакль хорошо шел, потому что все мы как каменные были, приучены и к страху и к мучительству: что на сердце ни есть, а свое исполнение делали так, что ничего и не заметно.
Со сцены видели и графа и его брата - оба один на другого похожи. За кулисы пришли - даже отличить трудно. Только наш тихий-претихий, будто сдобрившись. Это у него всегда бывало перед самою большою лютостию.
И все мы млеем и крестимся:
"Господи! помилуй и спаси. На кого его зверство обрушится!"
А нам про Аркашину безумную отчаянность, что он сделал, было еще неизвестно, но сам Аркадий, разумеется, понимал, что ему не быть прощады, и был бледный, когда графов брат взглянул на него и что-то тихо на ухо нашему графу буркнул. А я была очень слухмена и расслыхала: он сказал:
"Я тебе как брат советую: ты его бойся, когда он бритвой бреет".
Наш только тихо улыбнулся.
Кажется, что-то и сам Аркаша слышал, потому что когда стал меня к последнему представлению герцогиней убирать, так - чего никогда с ним не бывало - столько пудры переложил, что костюмер-француз стал меня отряхивать и сказал:
Читать дальше