Виктор Лихачев - Молитесь за меня

Наступившее молчание прервал Игорь:

- Ну и что? ПричJм здесь Никола?

- Как при чJм? Бабка моя так и говорила: это Николай Угодник приходил. А лицо одно к одному, как на иконе.

- Да ну! - рыжий не сдавался. - Кто-то пожалел и дал им денег...

- Кто же? Из собеса что ли пришли? Нате, мол, вам причитается. - Все засмеялись. Кроме Кузьмы. Я вообще заметил, что этот неразговорчивый человек особенно внимательно слушал рассказ Ивана.

- Тут, ребята, нечего скалиться. Я думаю, что это и впрямь Николай Угодник был. У обычных людей ведь как? Сделаем мы кому-нибудь доброе дело, если сделаем, конечно, - и, что, в тайне это оставим? Вот тебе, к примеру, говорю, деньги, мил человек, возьми - только не кому не сказывай и обратно их не отдавай, забудь. Это только святой человек так может. И тогда, и сейчас особенно люди чаще всего из-за денег пропадали.

- Это точно, - откликнулся Сидоров. Кузя продолжал:

- А я как понимаю святых? Они всJ земное от себя отринули и одному Богу угодить хотели... И поскольку в наше время праведников мало, вот и ходят по земле святые, помогают нам.

- Слушайте, мужики, я чJй-то не понимаю. Ну как мJртвый может по земле ходить? это, разумеется, был всJ тот же Игорь.

- Да ты знаешь, сколько вокруг всякого такого, что мы сразу умом своим не уразумеем, - вклинивается в разговор Сидоров. - Вот в тарелки летающие ты веришь, а что Никола может людям помочь - нет.

- Так тарелку я сам видел.

- А я Николая Угодника. Вот как Виктор сегодня, лицом к лицу. Все уставились на Сидорова. СемJна Ивановича впервые никто не перебивал и он явно волновался.

- Я в армии в самом конце сороковых служил. Кресты тогда нательные мало кто носил из молодых, а мне мать, провожая, надела и наказала не снимать. И ещJ дала маленький образок, медный такой, с Николаем Угодником. Пусть, говорит, с тобой будет. И всегда, когда беда какая, проси Угодника о помощи. Это сейчас родителей дети не слушают, а мы тогда другими были. Почитай, до семнадцати годов меня мать в корыте купала. Она поливает из ковша, мне стыдно, большой уж, а она: нечего матери родной стыдиться. Одним словом, слушал я еJ. Взял образок. Служить мне пришлось в Калининской области. Вот, скажу вам, места. Леса сплошные, болота кругом, деревенек мало, а если есть какие - в несколько домиков. И послали меня однажды в такую деревню. Сейчас уже и не помню зачем. А может, к девкам в увольнение пошJл, ей Богу, не помню. Дорога, разумеется, лесом шла. Из части нашей сначала широкая, а потом всJ уже, уже, так петляет тропка по лесу. Комарья сколько там! Бывало наклонишься за черникой, а они тебя вмиг облепят...

- Да ты говорить о деле будешь?

- Это так, к слову. А я раньше этой дорогой ходил. Один местный мне даже короткий путь показал. Вот я сдуру и решил время сэкономить. Иду, иду - и, похоже, что заблудился. Хочу на обратный путь вернуться, а где там! Короче, оказался в болоте. Я в крик, паника меня забирать начинает. В одну сторону мечусь - нет тропинки, в другую, а твJрдой земли всJ меньше. Кричу: ау, люди добрые, с кочки на кочку прыгаю почище зайца и - бултых. Сначала не успел испугаться - только противно: грязь, вода. И вдруг, чувствую, - засасывать меня стало. Верите или нет, да только ноги мои будто ватные сделались, а по спине холод пробежал. Конец мне пришJл - понимаю. И, знаете, что самое обидное: над головой небо синее, где-то кукушка кукует, комарьJ жужжит, а я, девятнадцатилетний ни за что пропадаю, и помочь некому. Так жалко себя стало... сил уже нет кричать, плачу только. Вдруг про образок вспоминаю, я его в кармане гимнастJрки носил. Ни до этого, ни после никого так не просил. Со слезами кровавыми, одним словом, как мать учила меня: святитель Николай, Угодник Божий, помоги мне...

КостJр стал затухать. Где-то на выгоне, на самом краюшке горизонта небо стало светлеть. Я слушал Сидорова и почти физически ощущал ужас человека, погибающего в трясине. Будто воочию видел молодого курносого парня в гимнастJрке. Вот он уже по грудь в болотной жиже. Руки судорожно тянутся схватиться за что-нибудь, а схватиться не за что. Под ногами - бездна. А вокруг - прекрасный, ослепительный

- и равнодушный мир... Игорь слушал, открыв рот. Иван прутиком ворошил ещJ живые уголья. Кузя, казалось, спал. Он сидел с закрытыми глазами. Но по тому, как вздрагивали уголки его губ, было понятно - и он весь во внимании.

- И вдруг сзади меня, точнее сбоку, голос: " Ну что, пропадаешь, мил друг? " Вижу стоит мужичок, с бородкой реденькой, седенькая такая борода, а глаза уж больно жалостливые. Ох, и как же я обрадовался, не могу вам передать. Пропадаю, дедушка, отвечаю, спаси ты меня. А в руках у него палка такая, в тех местах еJ слегой зовут. Протянул он еJ мне: хватайся, говорит, да тяни спокойно, без рывков. Перекрестился - и давай меня тащить. А я и посейчас лJгкий, а тогда вовсе маленьким да худым был: в войну рос-то, на лебеде да картофельных очистках... Одним словом, вытащил он меня. Я ошалелый совсем, ничего не соображаю. Старик меня вывел на твJрдое место, показал тропинку: иди-ка ты, говорит назад, с Божьей помощью быстро дойдJшь. И легонько так в спину толкнул: иди. Я прошJл метров десять, наконец-то ошалелость моя вроде как проходить начала. Что же, думаю, СJмка ты даже спасибо человеку не сказал, не спросил, как зовут. Оборачиваюсь - и никого. Я кричу: " Дедушка, дедушка ", - только кукушка где-то кукует...