Андрей Геласимов - Рахиль

- Да. - Я насторожился. - А что?

- А то. Ни за кого уже просить не надо.

- Мне кажется, я не очень тебя понимаю.

- Да брось ты, профессор! Чего непонятного? Все уладилось без тебя. Зря ты волну гнал. Я же тебе говорил - все твои переживания яйца выеденного не стоят. Иди лучше на работу ко мне. Я твоим мозгам найду применение. Насчет курьера я пошутил.

- Подожди, подожди! - сказал я. - Как ты говоришь? Все без меня уладилось? Я не понимаю. У Дины и Любы все в порядке?

- Да и было в порядке, профессор. Ты просто не можешь голову поднять и вокруг оглядеться. Живешь на какой-то своей волне, а жизнь мимо тебя. Ты в нее не попадаешь.

- Да подожди! Что ты расфилософствовался?

- А ты думал, тебе одному можно? Нет, профессор. Я до Горбачева в пятом управлении, между прочим, работал. Знаешь, какие зубры шли через нас? Титаны. Сейчас уже все в Оксфорде преподают. Тебе и не снилось.

- Да, да, я понимаю. Ты лучше скажи про Любу и Дину.

- На невестку твою администрация магазина заявление забрала почти сразу. Они же понимают, что им с нее ничего не получить.

- Но как же?.. А тот милицейский капитан мне сказал...

- Ты, видимо, пообещал ему что-то, - усмехнулся Николай. - Вот он в тебя и вцепился. Наврал он тебе насчет заявления. Просто ты ему зачем-то был нужен. Обрати внимание, профессор, все хотят тебя поиметь. Хочешь, мы его накажем?

- А Любины документы на выезд?

- Там еще проще. Кто-то их по ошибке положил не на тот стол. У нас ведь тоже не машины работают. Обыкновенные люди. Может человек ошибиться? А, профессор? Может или нет?

- Я думаю, может, - сказал я. - Человеку свойственно ошибаться. И что, она теперь имеет право уехать?

- Когда угодно.

- Хорошо, - сказал я. - Спасибо тебе.

- Да мне-то за что?

- Нет, все равно спасибо.

* * *

Природа благодарности непостижима. Кто-то разбивается для тебя в лепешку, не спит ночами, рыдает, говорит "Боже мой", а ты испытываешь прилив бесконечной нежности не к этому "кто-то", а к ободранному коту, который скользнул тебе из подъезда навстречу и нехотя зажмурил глаза в ответ на твое заискивающее "кис-кис". Ты думаешь и думаешь об этих вещах и даже не очень радуешься или, наоборот, очень радуешься, но сам этого не понимаешь, когда тебе сообщают о том, что жена твоего сына, которой ты так хотел помочь, но не помог, родила, наконец, и даже не одного ребенка, а целую двойню, и теперь не надо расстраиваться, что вот хотел внука, а получилась девочка или наоборот, потому что есть и то и другое - два человека, он и она, и оба они остаются. А ты идешь дальше. И смотришь, как та, которую ты любил всю свою жизнь, усаживается на чемоданы и говорит, что надо присесть и что прощание будет коротким, потому что краткость - сестра таланта, но ты не согласен, поскольку Чехов был очень скромным и он имел в виду, что краткость - всего лишь сестра таланта, а не сам талант, и, значит, прощание должно быть долгим. И тогда вы едете вдвоем в аэропорт, туда, "откуда ни один не возвращался", и ты успеваешь подумать - а нужны ли кавычки, и в какой момент цитата становится больше, чем бесконечный коридор зеркал в культуре, а та, которую ты любил, гладит тебя по руке, и ты не можешь вспомнить, когда еще с ней такое случалось. И потом, стоя рядом с огромным черным табло, на котором шелестят белые буквы, ты думаешь про все эти буквы, про все эти города, где несколько часов назад тоже кто-то прощался, а сейчас подлетает, и стюардесса в динамике говорит: "Пристегните ремни". И, в общем, ты уже сам не прочь пристегнуться, потому что даже в аэропорту воздушные ямы, или, быть может, летчик попался плохой и все куда-то плывет, включая табло, пассажиров и даже тот голос, который вдруг говорит: "Что-то ты приуныл? Может, тебе плохо?". Но ты отвечаешь, что хорошо, и тогда она рассказывает анекдот, историю, чтобы тебе не было грустно, и в этой истории тоже про путешественников, про одного старого-старого еврея, который никогда не отправлялся в дорогу один, потому что он очень боялся всего на свете, но на этот раз он поехал, потому что билет был только на одного или путевка, и Сара сказала, что больше путевку уже не дадут, и дети тоже сказали и даже внуки, и вот тогда он сел в поезд. А в поезде он очень переживал и, чтобы не переживать, начал кушать, и скушал сначала курочку, потом бутерброд, потом немного картошки, а когда все закончилось, он стал макать палец в соль и облизывать этот палец, но нервничать он все равно не перестал. И вот поезд остановился на маленькой станции, и неизвестно было - сколько он должен был там простоять, однако старый еврей решил, что успеет, и сошел на платформу, чтобы купить еды, а пока там ходил, подошел другой поезд, и теперь надо было бежать в обход, но старый еврей был уже очень старый и быстро бегать уже не умел, поэтому он опоздал и остался на этой станции. И уже наступила ночь, и он совершенно не знал, что ему делать, но потом увидел небольшой огонек и пошел, и там оказалась почта. А когда он спросил - можно ли послать телеграмму, ему очень вежливо сказали, что да. И он взял такой маленький бланк, посмотрел на него, подумал и написал: "Сара, где я? Беспокоюсь".