Андрей Геласимов - Рахиль

"Что такое "налетчик"? Пилот?"

"О-о, милая, да ты вообще ничего не знаешь. Чему вас эти профессора там учат?" - В его голосе звучало явное неодобрение по адресу всей системы высшего образования в СССР.

Гоша вздыхал, как будто собирался взвалить на себя чей-то чужой и, разумеется, непосильный труд, качал головой, пожимал плечами, снова подмигивал мне и начинал свою лекцию. Не знаю, как Вельме, но мне временами было забавно. Я даже забывал иногда, что не говорю. То есть я все-таки продолжал молчать, но скорее не потому, что не говорил, а потому, что слушал. Из-за этого, очевидно, я начал испытывать по отношению к Гоше-Жорику не совсем понятное мне самому чувство благодарности.

"Айсоры приезжают на гастроли в Москву потому что у них в Средней Азии срока большие. Дома у себя за квартирную кражу они мотают по полной, а в Москве кодекс мягче. Трешкой обходятся, вот и едут. Прут, как тараканы из всех щелей".

Вельма уже не спрашивала, что значит "айсоры" или "трешка", потому что Гоша проводил предварительное занятие для введения новой лексики. С точки зрения методики преподавания он отрабатывал наш кров вполне профессионально.

"Прямо с вокзала и прут. Как инженеры с такими тубусами. А в тубусах инструмент. Очень интеллигентно. Вышел из поезда, огляделся. Хоп - и квартирка! Оттуда уже в ресторан".

Скоро на его лекциях стали засиживаться и кубинцы.

"Вот, дорогие товарищи пламенные революционеры, - обращался к ним Гоша. - Нам, конечно, до вашего опыта экспроприации далеко, но и мы кое-чего умеем. Батисты у нас, к сожалению, нет, но кого пощипать - это всегда найдется".

Меня лично больше всего заинтересовала его теория цикличности преступлений. Гоша-Жорик утверждал, что на зоне прибытие новых заключенных имеет сезонный характер. Обитатели тех мест в общих чертах заранее знают, по какой статье осуждены прибывающие в то или иное время года. Цикличность в интерпретации Гоши привязывалась к основным праздникам.

"После Восьмого марта идут за убийство. Причем косяком. Убийства в основном бытовые. На почве ревности. Работяга сидит дома, а жена празднует у себя в коллективе. Профком, местком, тосты, цветы. Восемь часов - ее нет, девять часов - ее нет. А он уже сходил в магазин. Собирается - и к ней на работу. А там не пускают. Вахтер, все дела. А наверху в окнах какие-то мужики курят. Ну и пошло. Одно за другое - чего, кто, куда - или камнем по башке, или пику с собой взял заранее. Но бабы не понимают. Поэтому на Восьмое марта мрут как мухи. Неосторожно".

Перед последним словом он делал паузу, а произнося его, неодобрительно качал головой.

Май, по словам Гоши, был месяцем изнасилований.

"Сначала Первое, потом Девятое. Одни выходные. Люди на пикниках. Компаний в лесу много. Шли мимо, туда-сюда. Она потом смотрит - чулки порвали, конфеты все унесли. Бегом в милицию. Ей за чулки обидно. И денег никто не дал. Сразу писать заявление. А эти - по сто семнадцатой. Или за групповое. Как она там напишет".

Празднование годовщины Великой Октябрьской социалистической революции вело за собой приговоры по делам об уличном грабеже.

"Холодно становится, - говорил Гоша. - Народу шапки нужны. А дорогую, ну как ты купишь? На нее где-то деньги надо найти. Поэтому - цоп сзади! И побежал".

Слушая его, я попытался применить подобный принцип цикличности к анализу некоторых классических текстов и с удивлением обнаружил, что с его помощью открываются такие детали, о существовании которых я до этого даже не подозревал. Наблюдения Гоши-Жорика вполне могли стать основой для нового метода литературного анализа. Эта мысль удивила меня так сильно, что я встал со своего места и начал ходить по всей комнате от окна до двери.

"Эй, крендель! - сказал Гоша обеспокоенным голосом. - У тебя что, опять началось?"

Но у меня не началось. Просто я снова стал думать о литературе. И это, в общем-то, был хороший знак.

Я размышлял также о том, в какую из Гошиных категорий теперь попадаю я сам, сделавшись, очевидно, преступником, и каким образом вся эта цикличность связана с неизбежностью. Потому что любые ритмические процессы, любое постукивание пальцем по столу в конечном итоге намекает на бесконечность, а уж ее-то избежать никому на свете не суждено. В том виде, во всяком случае, в каком нам ее предлагает смерть. Будь ты хоть самым неритмическим чуваком или чувихой на свете. И никакие персональные качества в счет не идут. Человек, разумеется, может повлиять на исторические сюжеты, но их окончательным ритмом ему не овладеть. Просто не хватит дыхания. Ни в ритмическом, ни в физиологическом смысле. Персональное участие ограничивается постукиванием по столу. Легкой паузой между фразами "раз" и "два" на уроках ритмики в средней школе. В лучшем случае - возможностью увеличить цикл с десяти до двенадцати, назвав июль или август в свою чувацкую честь и отодвинув, скажем, октябрь с восьмой позиции на десятую. Но октябрь ведь от этого все равно не перестанет быть "октябрем", и из него по-прежнему будет настырно выглядывать цифра восемь. Как щупальца из осьминога.