Николай Лохматов - Листопад

- Отец, я давно хотел тебе сказать... Ты живешь подлой жизнью.

- Ты что, одурел? - лицо Шевлюгина посерело. - На кого замахнулся...

Они встретились взглядами. И Шевлюгин в жестких, ненавидящих глазах сына увидел презрение к себе.

- Отпусти руку, - миролюбиво сказал Шевлюгин.

Костя отпустил руку отца.

Шевлюгин размял затекшие пальцы.

- Сильный, подлец... В меня... Я тебя растил... Ты меня еще попомнишь!

- Я хлеб сам зарабатываю. А ты - браконьер, вор... Понял? И если не бросишь - уходи из дому, а не уйдешь - сам в милицию заявлю.

- Вот как! - вскипел Шевлюгин, но не бросился на сына с кулаками, а только повторил несколько раз: "Вот как", ссутулясь, старчески прошлепал в сени.

2

Костя, прислушиваясь, узнал хрипловатый голос отца. Он говорил зло и громко. Мать всхлипывала.

- Далась тебе эта Милючиха, - упрекала она. - Сына бы постыдился. Опять небось собрался к ней? Он ведь догадывается, где ты ночи проводишь. Не дурак, чай!.. Глаза б на тебя не смотрели, кобелина разнесчастный!..

- Помолчала бы, дура!.. - прикрикнул на нее отец. - Без этой Милючихи ты бы давно с голоду сдохла... Сын твой тоже праведный. Отца из дому сживает. Воспитала в своем гнезде волчонка, радуйся... Вот уйду от вас, посмотрю, как жить будете. Подохнете... Вспомните сто раз... В ноги упадете...

Костя еще несколько минут прислушивался к напористому голосу отца. Хотелось подняться с постели, пройти в кухню и вытолкать его за дверь. Но он не сделал этого, а лишь повернулся к стенке и прикрыл голову одеялом. Ему жалко стало мать, добрую, тихую, покорную. "Вот бывает так, - подумал он, - сходятся люди совсем чужие, неподходящие друг другу, а живут, мучаются. И что в этом толку?"

В сенях сильно хлопнула дверь. Это ушел отец. На кухне зарыдала мать. Костя поднялся и крадучись вышел на улицу. После сумрачной душной комнаты вечер ему показался свежим и прозрачным. Маковки сосен были охвачены закатом и, казалось, горели, как огромные восковые свечи. У крыльца в колени ему сунулась Топтыга. Костя поймал ее за лохматый загривок, прижал к себе. Собака взвизгнула, преданно сунулась холодным носом в его ладонь. Костя ласково потрепал ее по спине.

На душе было холодно и больно. Когда он вернулся в дом, мать стояла посредине кухни: бледная, потерянная. Отблески заката освещали ее лицо, словно она была у костра.

- Надолго это он? - спросил Костя. - И ружья не оставил.

Мать посмотрела на него грустными глазами, нерешительно сказала:

- Куда же еще!.. К Милючихе ушел. Совсем. - Она отвернулась, и плечи ее мелко затряслись.

Костя обнял ее за плечи, усадил на стул.

- Не плачь, мама, проживем и одни. Пусть его...

На кухне стало тихо. За окном надвигалась ночь.

3

В окно заглядывали звезды. Небо над лесом казалось глубоким и темным, как омут. За рекой едва заметно началась ниточка утренней зари.

Костя надел свой промасленный комбинезон, выпил кружку молока с черным хлебом и, чтобы не разбудить мать, тихонько вышел из дому. Он не обратил внимания ни на ласкающуюся Топтыгу, ни на плывущий по земле сумрак, ни на избитую весенними паводками дорогу.

На душе тяжкое, неприятное чувство. Жаль было мать и по-своему жаль было и отца. Вчера все получилось не так, как хотел он. Думалось, что его разговор поможет отцу опомниться... Но вышло вон как!..

А ведь было время, когда гордился им. С каким мальчишечьим нетерпением ждал его возвращения с егерского обхода...

Косте припомнилось, как отец в первый раз взял его на охоту.

Разбудил его вот так же, на рассвете. На озеро они пришли затемно. В сооруженном накануне шалаше вдвоем было тесно. От воды, от купающихся в росистых брызгах тальников веяло свежестью. Костя ежился от холода, но взгляд его неотрывно следил за озером. Спокойное, гладкое, оно дымилось сизо-лиловым туманом. Было до звона в ушах тихо. Изредка взметался над водой табунок искрящихся рыбешек и дождем сыпался обратно в глубину. Крикнул где-то потревоженный чибис и умолк, словно испугавшись собственного голоса. Из тумана вынырнула иссиня-черная ласточка, чиркнула белым брюшком по зеркальной глади и исчезла в зарослях ивняка.

Вдалеке от шалаша плюхнулась стая уток. В первых лучах солнца зеленым перламутром заиграли грудки селезней. Костя припал к ложу ружья. Напрягся. Но стрелять было еще рано. Утки плавали слишком далеко.

- Меть в селезня, - поучал отец. - Самке детей растить надо. А этот все равно до весны ошиваться будет. К тому времени и молодняк подрастет. Обойдутся и без него.