Сергей Сергеев-Ценский - Том 2. Произведения 1909-1926

— И убили?

— Конечно, убили… Когда мы вернулись домой, уж лежал в сарае на соломе не отец, а только труп его… и скоро его увезли…

— Бешенство ведь бывает и тихое, — сказал я, чтобы что-нибудь сказать.

— Бывает тихое, бывает буйное… У отца было буйное… И улица наша не тем была занята потом, что его убили, а тем, не укусил ли он еще кого. Но оказалось — в этом деле народ наш действовал очень дружно.

Какой-то Степка-шорник ловко попал ему камнем между глаз, и он упал, а потом били его все по голове, без лишнего, чтобы скорее убить… А выстрелил напоследок из охотничьего ружья Фома-утятник…

Когда уходил вниз в город Ефим Петрович, я следил за ним глазами, пока не растворился он в густых серых сумерках. Но неприятен мне стал теперь город внизу, повсюду уже проколотый желтыми огоньками.

Когда я вернулся, все еще плавал в моей комнате отголосок встревоженной речи этого здорового на вид крепкоплечего человека, и было почему-то долго это; и в комнате теперь, когда он уже ушел, стало почему-то гораздо теснее, чем когда сидел он за столом, пил чай, говорил о своем детском и выставлял иногда для защиты от меня налитую, тугую, толстопалую, квадратную ладонь.

Моя собачонка Мишка, маленькая дворняжка, похожая на медвежонка, спала обыкновенно на дворе около дома. Я поместил ее в закрытое место, чтобы не подобралась темной, хоть глаз коли, дождливой ночью какая-нибудь другая, таинственно обреченная и обрекающая. Мишка, конечно же, кинется защищать от нее дом — и погибнет, и не будет этого изумительного звереныша, рыженького, с черными висячими ушами, с глазами, как два орешка, которому стоит только сказать: «Гони!» — и вот он кидается стремглав в кусты и непременно найдет, кого гнать: дрозда, синицу, кошку чужую, — мало ли живого в кустах? И мелькает тут и там и лает очень заливисто.

Когда он сыт, он закапывает свои куски и кости в землю; когда голоден, отрывает запасы, и черненький нос его часто в глине от этого сложного ведения хозяйства.

И вдруг подберется к такому чудесному Мишке обреченная и укусит!.. Укусит — и… и как же тогда без него опустеет кругом!

Прошло не больше недели.

Собак еще не всех уничтожили (слышны бывали выстрелы), но когда в город, за хлебом и прочим съестным, а кстати и на почту, пришлось мне спуститься со своей несуразной горы, то первое, что я услышал от первого же встреченного мною, аптекаря Майбороды, было об Ефиме Петровиче:

— А знаете, гидротехник-то наш, кажется, умирает!..

— Да что вы?! — изумился я страшно. — Собака?..

— А?!. Какая собака?.. Нет! Выехал куда-то по своей службе… Кажется, оползни на шоссе чинить, отводить воду. Ехал на лошади, на линейке, а навстречу из-за поворота — автомобиль. Лошадь испугалась, линейку опрокинула — он и упади под откос, головой о камень… Сотрясение мозга!.. Говорят, оч-чень тяжелый случай… То есть даже так говорил мне доктор Мичри: ни-ка-кой надежды!

И Майборода вобрал голову в плечи, немного присел в коленях и развел руками, ладонями вниз.

Я никогда не был у Ефима Петровича и не знал, где его контора и «станция», но пошел, только услышав это, не за покупками, а к нему.

Мне указали.

Я вошел.

Меня встретила бледная, с теплым платком на плечах, подвязанным сзади, женщина, его жена, с припухшими веками, с красными глазами.

Ефим Петрович лежал под байковым серым одеялом. Голова тяжело ушла в подушку, желтое лицо сурово, глаза закрыты… Борода его — и та показалась мне свинцово-тяжкой.

Но едва я сказал бледной женщине, что поражен, очень сожалею и еще что-то ненужное ей, как ко мне подошел не замеченный мною при входе мальчик лет четырех с головой, поразительно похожей по форме на голову Ефима Петровича, и очень общительно вдруг спросил:

— Дядя, ты не знаешь, как это лед к нам прошел через стекло? — и указал на окно маленькой, но твердой ручонкой.

Погода очень изменилась за те несколько дней, как заходил ко мне Ефим Петрович, и теперь вместо дождя снег сыпал шапками, а ночью был мороз… В комнате топилась железная печка, но, может быть, ее только что затопили.

Я погладил мальчика по стриженой головке, не ответив ему; я задал бледной женщине свой, взрослый, совершенно ненужный, вопрос:

— Но как же, как же все-таки это случилось?..

И узнал от нее вдобавок к тому, что уже знал, что совсем близко от шоссе высовывался из земли этот большой камень, о который ударился Ефим Петрович, — совсем близко: не больше как пять аршин; но, значит, очень неожиданно вылетел он из линейки: тело никак не приготовилось к защите, даже не выставило вперед рук… Пусть бы уж руку сломал, но не это — не сотрясение мозга!..