Любопытно, что я несколько раз потом тонул, так уже в возрасте десяти-двенадцати лет, — ведь до того тогда купались летом, что непременно судорогой руку сведет или ногу, — но это в какое-то мутное пятно слилось: невозможно уж разобрать, где, когда именно тонул и как спасся… А вот маленький миг, ведь миг всего, его и передать нельзя: до того он был короток, как видите, остался, и забыть его никак нельзя.
— Не потому ли вы сделались и гидротехником? — пошутил я, наливая ему новый стакан чаю.
— А может быть! — тут же согласился он. — Может быть, повлияло это… Еще в то же время и в той же речке (это не река была, а всего только речка, и не носила она никакого названия) утонул наш Нептушка… Это была собака большая, рыжая, кудлатая… Сенбернар?.. Может быть… Нет, едва ли… Откуда же у нас мог взяться сенбернар на глухом хуторе?.. Дворняга, конечно, но большая… Когда меня ставили наземь, я пытался до его спины дотянуться рукой, но не мог дотянуться, хотя и на цыпочки становился… А глаз его в это время, темно-коричневый, близорукий, приходился вровень с моим глазом, потому что он обнюхивал мою шею, и нос у него был холодный.
Я на нем часто катался: нянька просто сажала меня ему на заплечье, но рук своих не отнимала, и он пройдет, бывало, со мной, не спеша, шагов пять, пока я не закричу… Так вот он тогда же летом пропал ночью. Утром уж его никто около дома не видел. А вечером нянька моя, девка с деревни, гуляла со мной по берегу речки, между лопухами, и я увидел его в воде, около берега… Он был очень старый тогда: клыки у него выпали, брыжи висели, как жабры… Теперь мне кажется, что ночью он подошел к реке напиться и тут как раз был параличом разбит…
Это была первая моя жалость не к себе самому: утопший Нептушка! Я помню, как я плакал, когда его закапывали, и отталкивал руками серого бумажного коня с выдранным хвостом, которым нянька хотела меня развлечь или утешить… Уши у этого коня тоже были оборваны, конечно…
Но вот в осень этого же года я помню и свой восторг, совершенно ни с чем впоследствии не идущий в сравнение: восторг и даже гордость от своей удачи… Это, видите ли, простая яблоня, дичка, росла на краю нашего сада, и когда мы под нею сидели с няней… Аришей, Аришей звали эту мою няню, — совершенно засиял Ефим Петрович. — Так вот, когда мы с Аришей сидели, я разгребал палочкою листья палые и нашел яблочко — светло-желтенькое, с темной родинкой, совсем спелое, вкусно-е необычайно!.. Ничего уж больше в жизни не встречал я вкуснее!..
Радость была в том… Нет, сильнее — восторг, а не радость… Восторг был в том, что это я, я сам, а не няня, нашел не цветное стеклышко, не гвоздик какой-нибудь ржавый, не камешек пестренький, не букашку какую-нибудь, не цветок, а то, что можно съесть: яблоко!.. Можно съесть, не спрашивая об этом няньку и от нее не скрывая, не опасаясь, что она вырвет у меня изо рта, бросит наземь, затопчет ногами с отвращением…
Мало ли что приходилось брать в рот в возрасте двух лет!.. Ведь все надо было исследовать на вкус…
Это же дикое яблочко была бесспорная пища, и я нашел ее сам!..
До чего отчетливо я помню тот день с белой паутиной, и как паутина эта за репейник зацепилась, и как садом пахло!..
И еще помню я, как Ариша — она была кривошея — смотрела со всех сторон на ветки яблони этой, и даже пробовала их трясти, и своею ногою толстой (совсем без щиколотки были у нее ноги и в рыжих башмаках) разворачивала листья кругом, как курица, чтобы найти и самой хоть одно такое яблочко, как я нашел. Нет, ей не удалось!..
Это был день моего восторга!.. В таком же восторге, должно быть, котенок бывает, когда ему удастся поймать первого кузнечика в траве…
— Или птичку, — добавил я.
— Ну, куда же там котенку птичку поймать! — И оборонительно выставил вперед квадратную ладонь Ефим Петрович. — Нет, кузнечика… Именно кузнечика!.. А потом я помню, зимою, в самом начале зимы, в ноябре — снег уже выпал — было одно тягостное утро и один удивительный, очаровательный день…
Другая у нас собака была на хуторе, кроме Нептушки, — черная, Арапка… Бывало, все припадает на передние лапы передо мной и хвостом своим водит радостно, а хвост необыкновенно пухлый, какой только у глупых собак бывает…
И вот однажды утром я выглянул из сеней в двери на двор и увидел почему-то на кусте сирени — а куст был весь в снегу, — увидел этот самый пухлый Арапкин хвост. Не весь: он был длинный, а только кончик его, самую кудлатку, в которой репейник всегда торчал…
Читать дальше