Владимир Максимов - Семь дней творения

- Ай, встречаете кого? - Женщина продолжала ласково светиться в его сторону.- Не родня ли?

- Антонина.

- Проведать или насовсем?

- Совсем.

- С Николаем?

- Родила. - В городе, вроде Узловска, ни одно даже самое малое событие не могло остаться незамеченным и поэтому ее осведомленность о его семейных обстоятельствах он воспринял как должное. - Внука мне везет.

- Вот тебе и Антонина! - отечное лицо Говорухиной порозовело от удовольствия. - Молодец, девка.

- Не подвела. - Проникаясь к ней признательностью за ее открытое сочувствие, он внезапно для самого себя разоткровенничался. - Петром назвали.

- Не забыли отца, значит.

- Не забыли,- утвердил он и хотел тут же добавить к сказанному что-нибудь еще - ласковое и прочувствованное, но в этот момент по станционному репродуктору было объявлено о подходе Московского-скорого и он, подаваясь ближе к полотну, лишь рассеянно покивал на прощание. - Бывай, Татьяна.

Едва состав, направляясь к перрону, выделился из строя пульманов на расположенной неподалеку товарной станции, сердце у Петра Васильевича резко и учащенно задергалось: "Еще и не узнаю сослепу, помяло, небось, на чужбине-то"! Всё то медлительное время, пока мимо него тихо проплывали окна вагонов с приникшими к ним лицами, это тревожное опасение не покидало его. Сам того не замечая, он двинулся вровень с поездом, избывая в этом движении свою тревогу и неуверенность.

Но только лишь состав, в последний раз вздрогнув, остановился, как в проеме тамбура восьмого вагона, среди пестрого смешения шляп, кепок и платков Петр Васильевич сразу же различил повязанную давно знакомым ему манером синюю косынку Антонины. У него перехвати-ло дыхание. Слепо расталкивая встречных, он ринулся к заветной подножке. А дочь уже тянулась искательным взглядом ему навстречу, уже выставляла перед собой байковый сверток, словно оправдываясь и моля о снисхождении.

- Вот и приехала. - Принимая от нее внука, он, в горячечном волнении, даже поздороваться забыл. - Не спеши... Вот...

- Здравствуй, папаня,- облегченно пролепетала она, благодарно приникая к его рукаву. - Хорошо-то как!

По дороге домой Антонина время от времени скашивала в сторону отца испытующий взгляд, как бы проверяя первое свое впечатление. И Петр Васильевич, догадываясь о ее затаенной тревоге, всем своим видом старался поддержать в ней присутствие духа и надежду. Внук чуть слышно посапывал у него на руках, и это младенческое посапывание отдавалось в сердце Петра Василье-вича долгим и сладостным томлением: "Ишь ты, как высвистывает, Петр, Николаев сын, так бы и не просыпался вовсе!" Минуя родную слободу, он с горделивым удовлетворением отмечал про себя краем глаза каждую отдернутую занавеску в соседских домах, всякий любопытствующий взгляд и кивок прохожего: "Не пропал лашковский род, господа хорошие, живет!"

Дома, восторженно оглядевшись вокруг себя, Антонина лишь руками всплеснула:

- Папаня!

- Сколько можно в грязи сидеть. - Чувствуя себя в глубине польщенным ее одобрением, он старался выглядеть как можно равнодушнее. - И опять же ребенок.

- Прямо, словно новоселье! - С привычной легкостью она распеленала на отцовской кровати своего первенца и тут же потянулась к Петру Васильевичу за сочувствием. - Три девятьсот родился. И не болел ни разу.

- В нас пошел, в Лашковых. - При взгляде на шевелящийся комочек живой плоти, он поймал себя на том, что у него дрожат губы. - Больных у нас в роду не было.

- Дай-то Бог.

- Сами не оплошаем.

- У семи нянек...

- Ничего, уследим.

Так, бездумно перекидываясь с дочерью короткими фразами, Петр Васильевич помог ей накрыть на стол. И они сели друг против друга. Впервые за день взгляды их встретились, и все, что до этого было ими недоговорено, сказалось само собой: жизнь для них началась заново и они оба молчаливо соглашались оставить пережитое по ту сторону порога.

- Мне нельзя много, молоко уйдет. - Она решительно придержала протянутую отцом к ее рюмке бутылку. - Разве только за встречу, папаня.

- Тебе видней. - Он налил себе до краев. - Ну, дай-то нам с тобой всего хорошего.

- Спасибо тебе, папаня.

Антонина со вкусом и вдумчивостью выцедила свою долю, отставила рюмку в сторону и, так и не дотронувшись до закуски, поднялась:

- Покормлю пойду, да прилягу. Дорога была длинная. Укачало, еле ноги держат.

- И не поговорили.

- Наговоримся еще, папаня. - Она задержалась на пороге и в голосе ее прорезалась горечь. - Время теперь у нас будет.