Олег Малахов - Inanity

На празднике, который проходил в кабаре, где должны были быть все те, с кем ОН так часто проводил свое время, и о ком постоянно мне рассказывал, все должно было быть сюрпризом. Он так говорил, и настраивал меня. Я боялась чего-то. Наверное, этой неопределенности. Его загадочности, походившей больше на запугивание. Он говорил о чем-то очень невнятно. Бормотал слова о каком-то выборе, о необходимости. Я лишь отрывками усваивала его нечленораздельные размышления вслух. Выбор, необходимость. Он уже превратил меня в часть себя, вернее полностью поработил все то, что когда-то можно было назвать мной. ядом с ним была лишь маска, тело, которое просвечивалось, если рядом был он, -- тела не было видно, а слова, вылетавшие из уст моих, смешивались с уличной словесной кашей. Я часто не помнила имени, которым одарили меня родители. Но я шла за ним. И я подчинялась ему. Кто, как не он. Мне уже все равно. Себя найти мне не удалось, а может, именно, он и нашел меня, и помог найти себя мне. Может быть, то, что произошло со мной, происходит со всеми, кто находит себя?

В тот вечер он кричал на меня, вернее, внутрь меня, скрежетал зубами, размахивал руками, винил и корил себя, глаза, разбросанные, ни о чем не говорили, будто затухали, чудовищное стремление их подбирать и соединять с телом нарушались его криком:

Я же клялся себе, что не стану таким, не застряну в мире обязательств и беспричинного подчинения. Я постоянно вскрывал пороки этого мира и всех его общественных строев, всех тех, кто идет строем. Обрушивался на тошнотворность закабаляющей честь и смелость человека системы законов. А сам... Я плевал в лица жадных работодателей, ненавистников отдельных рас и национальностей. Сжимал пальцы в кулаки, и брел по улицам, ощущая звериное ощущение разрушить все и не оставить ни единой частицы цивилизации, гробящей исконность желаний. Я бросался из стороны в сторону, цеплялся за нужный поступок. И.... что? Подчинялся ли я устоям мира или подчинялся я устоям мироздания? Но чему-то я все-таки подчинялся, и, наверняка, подчинение мое было естественным процессом, на который обрекало меня бесповоротно и безоговорочно бестолковое нагромождение законов и правил, придуманных нашими предками, которые всего лишь "развивались", и нам внушили, что все, что произошло и происходит сейчас, -- это постепенное неотвратимое развитие. Пилой кроили мне голову высказывания политиков, иглами протыкали мне сердце требования террористов. А что сделал я, чем я помог изнывающей планете?????? Задумываясь над своей беспомощностью, я лишь продолжал зарабатывать себе на хлеб, лишь уединяясь в своих письменах, которые хранили в себе революцию, восстание духа, но где они сейчас, мои строки и их почитатели??? Они тоже состарились, и тоже сейчас швыряют кому-то в глаза свою неудовлетворенность, уже изношенную и разлагающуюся на мысли о невкусности пищи, плохой игре футбольных любимцев, задержанием пенсии и слишком высоких ценах на телефонные переговоры, теряющуюся в прогулках по парку и одиноком просиживании на скамейках и разговорах с голубями и уличными псами, сквозящей в едкости высказываний по поводу последних новостей, сыпящихся с экрана постоянно ругаемого телевизора. А может, написать им всем письма, своим коллегам, кто когда-то страдал со мной и выносил тяготы борьбы с закрепощением человеческой личности. А ведь нам тогда казалось, что мы в авангарде человеческого сообщества, что мы достигли осознания чего-то большего, чем счастье... чего-то запредельного.

Я слушала его с невыносимой тоской.

Потом он вдруг изменился, остыл, взял меня за руку и повел на танцпол. Там было полным полно красивых и нарядных девушек и парней. Танцевали, сплетаясь телами. Он радовался каждому лицу, улыбке и рукопожатию, поцелую. Его приветствовали, как самого желанного и родного человека.

Champaign and sex. Roden said it and disappeared in his own thought. He also said one day: stop inanity... and what happened then... Did he find something out of everything?

Кэли уже танцевала с ним, а Ким схватила мои руки и потянула в гущу разгоряченных людей, я ей не сопротивлялась. Ее прикосновения током прожгли мое тело, пропитали его энергией множества тел, соприкасающихся и обостряющих чувствительность, как будто умещаемых полностью в ней, ее хрупком теле. Через какое-то время я потеряла из виду своего спутника. Я никогда не видела такое количество мимолетно счастливых людей, отдающихся своему счастью в своем единении сейчас, забывая о том, что, видимо, еще более неподъемным прессом навалится на их сознания одиночество и мысли об уходе из этого мира, едва наступит их настоящее "завтра". Я никогда не видела, ничего не видела, того, что видели они, что открывало им свои сокровища и таинства. Я читала в их глазах лишь то, что я не в состоянии понять чего-то такого, что дается страданием, что зреет как опухоль, и заражает каждую живую частичку организма. Я готовилась к некоему откровению. Он говорил, что будет сюрприз, и мне не терпелось удивиться чему-то такому, что выведет меня за грань постижимого. Может тогда мне станут понятны некие простые и вечные истины, или я навсегда успокоюсь и с беспечностью смогу относиться к суетности мира.