Афанасий Мамедов - Фрау Шрам

[1] Андре Бретон (1896-1966) - один из основоположников сюрреализма, провозгласивший главным способом выражения "автоматическое письмо", позволяющее избежать условностей обычного литературного дискурса.

Она говорит: "Ты же дикий. Ты же Маугли[1]. И ни в коем случае не правь тексты, когда правишь, уходит душа, теряется целостность восприятия". До Нинки я хоть немного, но писал, с тех пор, как появилась второгодница Нина, я не могу написать ни строчки.

Помыв посуду и немного прибрав в комнате, спешу на завод за справкой и отпускными.

Я живу в прекрасном месте. Три станции метро на выбор: "Баррикадка", "Маяковка", "Пушка". Чаще всего на работу я хожу по кольцу до "Баррикадной", но сегодня встал поздно, времени в обрез, так что сегодня я на "Пушкинскую".

Иду по улочкам-закоулочкам, чтобы, не дай бог, не встретить кого-нибудь из ребят; в этом районе всегда кого-нибудь да встретишь. Тормознешься в кафе - и все, день пропал. Сколько у меня уже таких пропавших дней?!

Кругом торговые палатки. Сигареты какие хочешь, я никак не могу привыкнуть к такому табачному изобилию; я пробую то одни, то другие и неизменно возвращаюсь к болгарским. А вот Нинка сразу подсела на "Житан". Она может часами сидеть в "Цыпленке"[2], пить кофе, курить одну за другой и говорить, говорить, говорить...

Ах, Набоков, Кортасар, Пол Боулз!.. Неужели когда-нибудь переведут "Поминки по Финнегану?!" (Нине больше нравится "Пробуждающиеся Финнеганы"[3]). Рюмочка здесь, рюмочка там, а кончается все во дворе нашего института под "Три топора" и "Леонида Макарыча"[4].

[1] Для сюрреализма характерны примитивистские тенденции. "Глаз существует в первозданно диком виде" (А. Бретон).

[2] Кафе на Бронной, в котором собирался литературный андеграунд конца 80 - начала 90-х.

[3] "Finnegan's wake" - английское "wake" кроме поминок означает еще и пробуждение, восставание, а множественное число "Finnegan's" придает короткому названию метасмысл.

[4] "Три топора" - название портвейна "Три семерки". "Леонид Макарыч" сигареты "L&M".

Вдруг из-за угла мне навстречу - та самая юная особа, с которой я бегаю по утрам. Имени ее я не знаю, кто она, что она - тоже, мы с ней просто регулярно бегаем вместе, наматываем круги на Патриарших. Я настолько привык видеть ее в спортивном костюме с каким-то монашеским капюшоном чуть ли не до самых глаз, всегда сосредоточенных, обращенных внутрь себя, что, столкнувшись вот так вот - лицом к лицу, от неожиданности такой даже здороваюсь. Она отвечает мне по-соседски - легким кивком короткостриженой головы. Свежая. Сексапильная. Вся на авансах... Если бы не югославы-строители, уже провожающие ее жаркими адриатическими взглядами со строительных лесов дома напротив, я, возможно, тоже бы повернулся, чтобы полюбоваться ее ногами, уже не в кроссовках - они укорачивают икры и утяжеляют щиколотки, - а на высоких "шпильках", - но я боюсь и не люблю женщин, которые нравятся всем мужчинам, всем без разбора, особенно вот таким, простым работягам без воображения. Но Нинка ведь тоже нравится всем. Правда, Нинка другое дело, Нинка просто умеет нравиться всем, а это ведь не одно и тоже; хотя и с Нинкой у меня тоже после августа 91-го все не так. Нинка - не может мне простить, что я был на баррикадах, а она нет. Прозевала. Испугалась. Если нас что-то еще и сближает, так это институт, общая тусовка и имена великих покойников; нас сближают телефонные звонки в период сессий, прошлое, о котором мы никогда не говорим, но которое носим за хребтом, одиночество и киноцентр на Краснопресненской. Я прекрасно понимаю, что с Нинкой пора уже рвать, но как, как, если я пока еще никого не встретил. Иногда я уже чувствую, слышу ритмичное дыхание той, кто вскорости заменит мне Нину. Вот и Арамыч уверяет - "В этом году, Серафимушка, вас ждут большие метаморфозы, вы, наконец, дружок, научитесь сидеть ровно своей задницей". Не знаю почему, но я связал это умение сидеть ровно с появлением той одной-единственной женщины, единственной и неповторимой, которую я давно уже жду, будучи женатым два с половиной раза. Конечно, я не Люда, чтобы ходить совершенно зомбированным этим греческим армянином, неизвестно откуда взявшимся и неизвестно где проживающим, но, странное дело, чем чаще я встречаюсь с ним за тыквенной чашечкой горячего мате, тем больше подпадаю под его влияние. Возможно, это просто следствие частого употребления европейцем напитка, собранного индейцами, а может быть, на меня действует магическая сила произносимых Арамычем слов, значение которых я или не понимаю до конца, или вообще не понимаю, - например, таких, как "интеллигибельность" или "имплицитный". До Христофора Арамыча я много чего не знал. Я не знал, что такое Восходящие и Заходящие Лунные Узлы. Я не знал, что для составления гороскопов и их трактовки нужны озарение и вдохновение. Я не знал, что мы живем сейчас в самой серединке Парада Планет, предваряющего Эру Водолея. Но главное, чего я не знал, что еще не умею сидеть своей задницей ровно. "Женщина, Глебушка, приходит тогда, когда мужчина двумя ногами стоит на своей Дороге, а вы у нас, что витязь на распутье с мокрой попкой, только памперсы витязю менять никто не будет".