Афанасий Мамедов: Фрау Шрам

Я нашел раскладушку, я ставлю ее между фонариками и шкафом с зеркалом; теперь я могу лечь и закрыть глаза.

Было бы не плохо закончить, "закруглить" роман словами: "закрываю глаза", но лечь без подушки...

Я снова иду в свою комнату. Подхожу к кровати, смотрю на него и думаю: у кого больше преимуществ, у тех, кто бодрствует или у тех, кто спит? Знаю надо бы описать это холеное лицо с красивым девичьим ртом и закругленными ресницами хотя бы двумя-тремя штрихами, хотя бы чуть-чуть, - но в конце романа уже не хочется уделять внимание проходному персонажу, к тому же... руки сами просят тычка дать.

Наконец, я вырываю из-под него подушку, наслаждаясь этим мгновением.

Он вскакивает, ничего не понимая, смотрит на меня; потом, догадываясь, кто перед ним, кривит рот и говорит:

- Э, поаккуратней!! - Надо же, он еще не оставляет попыток вернуть под свою голову мою подушку, тянет руку, хватается за нее...

- Поаккуратней, - говорю, - я только рога отшибаю. Знаешь кому?! - Вырываю у него из рук подушку, замахиваюсь ею... и иду в чулан, у двери останавливаюсь: - Подойдешь к моей машинке, за себя не ручаюсь. - Хлопаю дверью.

Только устроился на раскладушке и попробовал закрыть глаза, как кто-то стучится в дверь.

Да. Стучат. Энергичный ритм напоминает Песнь Тореадора.

- Илюша, Илья. - Людмила приоткрывает дверь, первым в чулан бесшумно входит Значительный.

С трудом подбирая слова, она говорит мне: "Только что он... - показывает на стенку, - вызвал милицию". Она говорит мне: "У вас... есть... буквально пара минут". Лицо руками закрыла, как будто света яркого не в состоянии перенести, и бубнит через руки исцарапанные котом: "Я - в дугу, Илья... вы - в дугу... Они увидят фонарики, а у меня ведь никаких накладных". И плачет, и плачет навзрыд: " ... Аленка дома... Не хочу лишней грязи... Хочу правды... Устала..."

Я знаю, Людмила лжет. Новый жилец не вызывал никакой милиции. И насчет правды лучше бы помолчала. Людмила просто мстит Христофору, не позволившему этой женщине когда-нибудь выгнать себя вот так вот, на ночь глядя. Людмила мстит, во-первых, потому, что она женщина, а все мужики, как известно, сволочи, во-вторых, ей почему-то кажется, что перед тем, как свалить от нее, Христофор поделился со мной, а я не предупредил ее.

- Я ушел бы утром или днем. Собрал бы вещи, сделал бы необходимые звонки.

Людмила не соглашается. Решила поиграть немного в роковую женщину. Смотрит то на меня, то на штабель с фонариками, улыбается шлюшьей улыбочкой и отрицательно качает головой. Она улыбается и качает головой так, как если бы перед ней стоял не я, а Христофор.

Выхожу на улицу.

Из распахнутого окна на меня глядят сонный пудель и та юная особа, с которой я когда-то наматывал по утрам круги на Патриарших.

Кто она, эта бегунья, чем занимается, как зовут ее - я уже, видимо, никогда не узнаю. Зато не прошло и полугода, как выяснилось, что девушка живет в этом доме. На первом этаже. У нее розовые занавески и подушечка на подоконнике. Наверное, она умеет печь пироги и закручивать соленья под голос диктора информационной программы "Вести". И женщина, которую я сегодня встретил в парадном у почтовых ящиков, по всей вероятности, ее мама, и лифт ей был совершенно ни к чему, когда она говорила: "Поезжайте, поезжайте". И сонный пудель в окне подтверждает это. Да. Точно.

Тихо.

Тишина такая, что хочется расколоть что-то вдребезги. Еврейская тишина. Печальная тишина.

- Меня зовут Илья! - кричу я девушке и вставляю в глаз монокль - половинку от черепаховых очков.

Она улыбается, она прикладывает палец к губам. Она всем сердцем за тишину, но...

...Пудель заливается лаем.

Девушка разводит руками и закрывает окно. Ей кажется, что мы еще увидимся. Кто знает, может, она и права.

Я выбрасываю сломанные очки. Когда-нибудь я пройду по этой улице и найду их вдавленными в асфальт, и место это будет для кого-то "культурным слоем", местом становления МУЖЧИНЫ-ОХОТНИКА-ХРАНИТЕЛЯ ОЧАГА, а для меня оно - радуга над Ливадийским дворцом, мой конец - мое начало.

Моросит дождь - из тех, что неожиданно начинаются и неожиданно обрываются.

Я иду не спеша по Малой Бронной. Я не знаю, куда иду, куда мне лучше идти, знаю только - надо добраться до утра до чего-то нового, а там поглядим, там посмотрим. В этом "поглядим-посмотрим", в этом взгляде, отведенном куда-то чуть в сторону, я уже без помех свыше Илья Новогрудский. Я иду по улице, по которой шагает вместе со мной мой роман. Эта улица, и эти фонари, и дождь, и мой роман говорят мне, что у меня нет другой дороги, кроме той, по которой я иду.