Я хотел подняться, переключить канал, но тут началась моя любимая реклама водки "Смирнофф". Я любуюсь этой дивной, многократно преломляющейся наигибчайшей пантерой, в прошлой жизни, вне всякого сомнения, великосветской женщиной.
Уже несколько дней у меня такое ощущение, будто за моей спиной кто-то стоит и следит за каждым моим движением. Вот и сейчас - вкушаю более чем скромный холостяцкий завтрак, смотрю телевизор, и мне кажется - кто-то наблюдает за мной, наблюдает и укоризненно качает головой: "Ну, как так можно!" Действительно - как?! Два стола после сессии завалены книгами; почти все из институтской библиотеки: тетради, бумаги, записные книжки с начатыми и неоконченными рассказами, ручки, автоматические карандаши (я люблю ими писать), степлер, клей... Я ем, смотрю телек, перебираю бумаги, я делаю все назло свидетелю за моей макушкой. На обратной стороне скрепленных скобою листов записываю: "Ирана. Документы". Переворачиваю листы и вспоминаю, что обещал Нине прочесть ее эссе до отъезда.
- Илья, телевизор!..
- У меня включен.
- Что вы смотрите?! Христофора уже десять минут как показывают.
Переключайте скорее на "Третий глаз". Первый канал...
Ведущий то ли "Третьего глаза", то ли "Шестого чувства" - молодой человек в старообрядческой бороде, но с такой странной, если не сказать больше, вибрацией в голосе, будто только что из гей-клуба, - пытает всклокоченного невротика. Тема - НЛП-терапия. Арамыч сидит напротив них, молчит и хитро щурится. (Нос его на экране телевизора еще больше, чем в жизни.) Вопросы ведущего повергают меня в легкий утренний шок: "Можно ли вылечить Россию с помощью нейролингвистического программирования?" Пока невротик бездарно тратит драгоценное эфирное время, ведущий поворачивается к Христофору: "Уважаемые телезрители, у нас в гостях магистр игровой терапии Христофор Арамович Мустакас. Христофор Арамович, наши телезрители спрашивают, правда, что вы гражданин четырех планет или просто человек с третьим глазом?" - "Я наполовину армянин, наполовину грек, разумеется, с русской душой, я люблю приглашать друзей на вчерашний борщ и холодную водочку, я молоденькую березку люблю и матерное словцо. На лбу у меня, как видите, глаза нет". - "Действительно ли самые интересные вещи, - перебивает его ведущий, - происходят сейчас, во время Парада Планет?" - "Да, несомненно. Сейчас мы с вами творим свое будущее. С 1992 по 1995 год Плутон восходит на Путь Фаэтона..." Тут совершенно неожиданно оживает невротик. Он не может простить ведущему, что тот так бесцеремонно, так по-хамски отобрал его время. Говорят уже все трое, перебивая друг друга. Естественно, на этом невропатическом базаре носатая Людмилина любовь громче всех.
Я поворачиваюсь, смотрю на штабель с фонариками на букву "М". Так вот оно что! Оказывается, фонарики-то на имя Мустакаса; выходит, он их покупал, а не Люда, иначе на штабеле красовалась бы другая согласная, потому что фамилия Люды - Почебут.
Полный решимости завершить свой завтрак, выключаю телевизор. Но с майонезом я переборщил, и доесть яичницу вряд ли удастся. Несу тарелку Значительному, может быть, он слопает мой последний кулинарный стёб; нет, наверное, не доест, хозяйкин лук не понравится, и вообще, этот зверь яйца только в сыром виде употребляет. Вот у Нины кошка, та в основном налегает на крабовые палочки. Извращенка. Нина... С тех пор, как на нашем курсе образовалась Нинка Верещагина, лично у меня все пошло сикось-накось. Нинка уверяет, что писать так, как я писал раньше, просто нельзя. Сама она "писюча", как "писючи" все женщины: эссе, стихи, пьесы, романы и даже очень-очень темпераментные мемуары... Самое интересное, что нанизывать слова она умеет, бог знает как, но умеет. Из нее прет и прет; она и мне подарила вечное перо и портрет Андре Бретона[1], которого я благополучно отправил на стену в компанию культуристов. Как писать мне теперь - я не знаю. Нина говорит: "Представь, что ты камера с открытым объективом, ты просто камера, ты только камера. Ты фиксируешь; ты фиксируешь и складываешь ленту в коробки; пока складываешь, пока, - но когда-нибудь все это будет проявлено, смонтировано, вот тогда!.." Нине легко говорить. И вообще, что можно ждать от женщины, которая пишет пьесу под названием "Усталые люди целуют черепах"? Уверен - идее писать так, как снимает камера, столько же лет, сколько самой камере, экранному полотну, зрительскому креслу, имяреку, хрустящему мороженым в темноте зала; Нинка, вне всякого сомнения, выкрала ее у кого-то (такие вещи чувствуешь, у нас в институте все у кого-то что-то крадут), возможно, она стянула ее у того же обожаемого ею Бретона или из "Синего всадника". Но ведь стянула она ее для меня, значит, уверена, что мне подойдет.
Читать дальше