Юрий Мамлеев - Московский гамбит

Наконец, один из литераторов, Солнцев, спросил Олега:

- Олег, все-таки считаете ли вы возможным существование литературы, которая творится только в подполье, в самиздате, и нигде не публикуется?

- Да она же есть налицо, - удивился такому вопросу Берков. - Вот вам ее представители...

И он показал на Олега и Муромцева.

- О нет, я подразумеваю психологическую сторону. Как возможно такое?

- Очень возможно, - холодно ответил Олег, - и даже есть ряд преимуществ.

Например, свобода: полная свобода, какой не было нигде и никогда, продолжал он уже горячо, - потому что даже в самых лучших условиях всегда было давление:

общественного мнения, условностей, самой гласности. Мы же абсолютно свободны, до конца, до последней бездны души! Другое: никакая публикация или официальное выступление не сравнится с подпольным чтением лицом к лицу... Здесь такая невероятная отдача, слияние, духовный запой! Меня знают, меня любят - чего ж еще?! Пусть относительно немногие, важен уровень людей, а не количество. В Древней Греции все передавалось устно или через рукописи - как и у нас сейчас. И какая была поэзия!

- Кроме того, рукописи не горят, - продолжил Берков. - В будущем, я думаю, все будет издано, и в этом странном будущем прекрасные русские люди будут читать наши книги, и переживать... и поражаться, какими были их...

- Ну, прекрасные русские люди, особенно девушки, и сейчас восхищаются Олегом, - улыбнулся Солнцев, - насколько я слышал...

- Конечно, никто не отрицает негативных сторон, - прервал Олег, - для меня главная сила публикации в том, что после нее ты уже уверен, что все сохранится, все запечатлится. Вот, пожалуй, в чем главный вопрос. Хотя Боря уверяет, что рукописи не горят, но были случаи...

- Ну, а определенный психологический стресс, что вы как бы вне...

- О, это уже зависит от силы личности, - ответил Берков. - Происходит отбор по качеству... Послушайте, самый лучший подход: творить так, как будто никакой бюрократии не существует... Если вы будете злиться, мучаться, думать, реагировать, - то вовлечетесь во внутреннюю полемику, и искусство этим снизится.

Надо быть выше этого. Да, где-то это катастрофа, землетрясение, что угодно, но когда происходит подобное в природе, вы не реагируете на это сильно душой, вы просто стараетесь выжить и знаете, что здесь лбом стену не прошибешь: это происходит и все. Глупо негодовать на землетрясение.

- Позвольте, позвольте, - вмешался другой литератор. - Но это же социальное явление. Здесь можно изменить, убедить, например, эту самую бюрократию...

- Нет, нет, я не отрицаю этого, естественно надо пытаться изменить. Это другая сторона медали, - возразил Берков. - Но я говорю о позиции художника, когда он творит в такой ситуации. Когда он пишет, он должен быть свободен и писать так, как будто никакой бюрократии не существует вообще. Не фиксироваться на этом. Не быть рабом негативных чувств. Не всякий, конечно, рожден перенесть...

- Всего лучше, когда пишешь сказки, - разрядил атмосферу Муромцев. Особенно про покойников. Впрочем, я шучу: бывают сказки поглубже и пострашней жизни, особенно если они выражают кое-что существующее, но скрытое.

Дым от папирос заволок курильню. Постоянно входили и выходили какие-то люди.

Слова исчезали в воздухе...

- Я, кстати, знаю одного незаурядного человека, он занимает довольно важное положение, - говорил Солнцев, - и он убежден, что верхам самим выгодней изменить свое отношение к творческой интеллигенции и контролировать культуру более тонкими методами. Он ругается, там, наверху, что иначе они уморят всех наших гениев. Но ему отвечают, что еще не пришло время для таких изменений.

- Олег Тимофеевич, - отозвал Олега в сторону Омаров, хранивший все это время чуть-чуть скорбное молчание (при Сталине он отсидел свое в лагере, но сохранил, однако, необычную уравновешенность), - что-то вы нас с Аллой Николаевной совсем забыли, приходите к нам на чтение... Мы уточним когда. Будет много интересных людей... И вы, Валентин, тоже приходите, - обернулся он к Муромцеву. - У нас любят ваши вещи.

Официальные литераторы попрощались и ушли.

- Они хорошие ребята, - посмотрел им вслед Омаров, - но не во всем еще секут нашу ситуацию...

Олег представил Бориса, с которым Омаров был почему-то незнаком, и все трое направились к выходу. Валентин же остался в библиотеке.

День был солнечный, летний, чудесно-московский с его неповторимыми запахами и лаской. И Олег чувствовал, что еще встретит кого-нибудь из своих. На этот раз мелькнула Светлана Волгина, помахав рукой и сказав, что спешит к Ниночке Сафроновой.