Юрий Мамлеев - Шатуны

Виктор в знак очевидности пожал плечами.

- И все что они сделали и делают, - продолжал Вадимушка, - что составляет так сказать, официальную, не духовную и не эзотерическую историю человечества - не наше... Это качественно другое, низшее. ...Тем более по сравнению с опять зарождающейся, новой элитой или кастой, как хотите, внутри человечества - кастой духократии... Другая, высшая реальность - другой мир... Не их клопы, все эти Наполеоны и Дарвины... Я молодой и то это чувствую...

- Если так, - вмешался Сашенька, - то нам надо защититься от них... Нашей земной броней может стать интеллигенция... Если только ее лучшая часть впитает в себя идею духократии... Духократия, грубо говоря, может играть роль древнеегипетских жрецов, а осознавшая себя интеллигенция, ставшая наконец, после долгих лет прислужничества чуждым идеям, сама во главе человечества, будет как бы земной оболочкой духократии, ее внешней защитой, вторым сословием...

Виктор рассмеялся.

- Ну-ну, не очень-то увлекайтесь всем этим, прервал он. - Наша задача уйти от человечества, а не определиться среди них... Даже властвовать над ними значит унизить себя, так как будешь в какой-то связи с ними...

Еще раз выпили мутное, полу-доброжелательное пиво. Пьяницы, выходя на улицу, разбрасывали по полу бутылки.

- Ну что пивко? - улыбнулся Витя.

- В утробушке от него тепло, как в могилке Ангела,-проскулил Вадимушка,-так недавно сказала в таком случае Аннуля...

- А где сейчас Падов? Мы не видели его дней пять, - спросил Сашенька.

- Плох, очень плох, - сморщился Витя. - Я видел его вчера в одной берлоге.

Смотрел в зеркало на свое лицо, точнее на самого себя, внутреннего - и хохотал... Дико хохотал, с отчуждением от себя... Даже до глаз как-то деревянно дотрагивался... Обозрели еще кой-какие состояния. Вдруг Сашенька произнес имя Федора. Все хорошо знали его по рассказам Падова.

- Где-то он сейчас путешествует... в какой запредельности, - вздохнул Витя.

- В какие теперь кошки-мышки с Господом играет... Чудодей, - добавил Вадимушка словами Анны, в которую был уже почти влюблен.

Они слышали также о недавно закончившемся процессе над Федором. Он происходил в убогом, грязном районном нарсуде. Оказалось, что примерно с середины лета милиция напала на след Соннова, но все выясняли и колебались. Когда все уточнилось, решили взять. Процесс был почему-то тихий, примирительный, какой-то незамечающий, но строгий и детальный. Федора обвинили в "убийствах из хулиганских побуждений" и приговорили его к расстрелу. Вел себя Соннов на суде отсутствующе. И смерть свою встретил совершенно спокойно, но однако же с нескрываемым интересом. И, кажется, чуть улыбался, когда шел на казнь. Из тюрьмы только успел передать большой поклон Падовским вместе с запиской, где писал, как наблюдал их и хотел убить. Аннуля в ответ, со своей стороны, умудрилась переслать ему передачу: детских конфет "Мишка", печенья и сдоб: Федор иногда был сластена. Передала и пожелание скорее пройти этот "формалистический фарс, называемый смертью".

Друзья встали из-за пивных столиков. Выпив последний глоток за Федора, вышли на улицу в дождь и грязь. Косой ливень смывал последние остатки городского небытия.

На углу Витя расстался с юными.

А Вадимушка с Сашенькой решили мимоходом заехать к Извицкому, благо давно его не видели. О нем уже ходили легенды. Их встретил тот же мрачный и серый петербургский дом. И лестница, будто, ведущая в небесный секс. Женичка спрятанной ухмылкой приветствовал их. Но был сдержан, словно ему было не до них.

Вадимушка и Сашенька сразу все поняли. Каждая клеточка Извицкого дрожала в любви к самому себе. И он неотступно носил себя, как самовлюбленную, черную богиню.

Вещи кругом: драное кресло, старинные комод и стулья - точно кружились вокруг него, погружая Извицкого в глубокий уют. Вид у него был мрачный - по крайней мере по отношению к внешнему миру - но подземно удовлетворенный, с бесконечным желанием замкнуть себя в вечности. Некая темная услажденность выделялась на его лице, прячущемся в самое себя. Услада - тайная и бесконечная - горела в каждом кончике, но особенно в глазах, которые темнели и светились от дикого и скрытого метафизического наслаждения. Вадимушке же виделось, что каждую минуту свою, каждое прикоснование к себе Извицкий обращал в секс. Точно его тело стало его вечной невестой и любовницей. Очевидно Женя был в полном уходе. Испуганно взглянув несколько раз в огромное зеркало, Вадимушка с Сашенькой скатились вниз по лестнице в город...