С Бескаравайный: Укоротитель

На месте царил хаос маскировочных оттенков: маленький городок в летней степи был забит частями всех родов войск, круглые сутки через него проходили новые колонны и на улицах без набора документов людям со штатской внешностью не рекомендовалось. Пыль висела в воздухе, запах бензина не перебивался даже разлитыми чернилами, и веселый азарт будущей драки, в которой, наконец, все будет можно, читался в каждом лице.

Меня и еще десяток человек, набранных по кабинетам, засунули в комнатушку с двумя старенькими компьютерами и грудой металлолома, изображавшей видеомагнитофон. До часа "ч" оставалось невыясненная протяженность времени и от нас потребовали готовить материал для развлечения той банды журналистов, что прописалась в соседнем здании. Дело было безнадежным по самой своей сути: военные никакой свежей информации нам не давали, хоть имелся в нашей компании приставленный от них цензор, журналисты же снимали, что могли и говорили со всеми, кто не стремился дать им по морде. И хоть военные жутко их не любили за первую компанию, сказанного ими всегда хватало для репортажа. Потому большую часть дня мы активно изображали деятельность: Целестина сидела за статистикой, рассчитывая сколько пользы принесет армейская операция, Гелиан запасал в папках эффектные поздравления, тосты и соболезнования, Зорий ругался со снабженцами, требуя дать нам хоть одну камеру. Остальные заботились улучшением собственного быта или вслух думали, как побыстрей вернуться обратно. На "работу со СМИ" хватало одного Декабрия.

И однажды ночью, почти такой же душной и липкой как сейчас, я очень хорошо понял, что ждет меня дома. С венцом победы явно не вернуться - как бы не сложилась компания, этот мертворожденный бюрократический придаток, куда я угодил, расформируют. Отправят по месту постоянной работы с вечным клеймом неудачника. Я стану человеком на побегушках, вечным командировочным, которого скоро и дома-то ждать перестанут. А у меня не было ничего, кроме идей, во множестве роившихся в черепной коробке.

Существовал, правда, в окружающей безрадостной картине маленький шанс на влияние - писать речи офицерам с большими звездами. Многие из них, не слишком литературного склада ума, страстно желали выглядеть красноречивыми полководцами. У самых больших звезд имелись секретари, но масса не таких укомплектованных товарищей, остро нуждалась в бойких перьях. Не то, чтобы я хотел стать борзописцем, однако это был единственный путь к информации.

Я стал донимать цензора требованиями свежих данных, встреч с каким ни на есть командованием и прочими казусами. В итоге почти ничего я не получил, но смог появляться - без всякой аппаратуры, разумеется - там, куда из-за старых обид не пускали журналистов. И только я начал обрастать знакомствами, только заронил мысль о литературе в несколько перспективных голов, как попался на зубок Воемиру Багратовичу. Тот, расчехвостив нескольких офицеров, заметил и меня, старавшегося не отличаться от стенки.

- Вот ты, - он прочел лейбл у меня на груди, - креатор хренов, что ты можешь предложить? Хоть одну идею? Ну что?

- Матриархат в местном самоуправлении, - надо же было что-то сказать в ответ?

- Чего?

- Вы ведь не доверяете никому из кокорцев: приходиться иметь дело с уголовниками, чтоб обрасти союзниками. А между тем - половина Кокории загнана на кухни. Женщин крадут, насильно выдают замуж. Их лишили права на образование. А при тоталитарном режиме все было наоборот. Они будут самыми верными противницами законов харуата.

Кажется, мне удалось добиться тишины в комнате.

- Почти никто из них не замешан в убийствах, не выгонял людей из домов и не взрывал грузовиков. Это называется - неординарное мышление.

- Идиот, - командир не полез за словом в карман, - Объяви о таком и все тамошние мужики за автоматы возьмутся.

- Зачем объявлять? Пока будем в степях - делать это негласно, раздавая обещания полевым командирам и ссоря их между собой. Когда возьмем города те из них, кто останется в живых, будут рады уже только этому факту. И лишь после, ведь скрывать подобное будет глупо, это следует подать на серебряном подносе и при стечении прессы. Все западные феминистки станут нашими союзницами, а возражающие превратятся в, - я картинно пошевелил пальцами, Тупых мужеподобных шовинистов.

Добрых слов в свой адрес я и после этого не услышал, но впечатление произвел и был негласно принят в компанию на правах хорошего парня со стороны.