Сергей Семенов - Дед Аверьян

И он стал представлять себе, как они тогда заживут. Он уже не желал той жизни, какую испытал, когда жив был Исай; он чувствовал, что она не повторится, а теперь одно желал Аверьян, чтобы не метаться ему самому во всякий след, не заботиться обо всем, и хоть под старость отдохнуть маленько и пожить без забот и треволнений.

И он, позабывши про всю свою боль, набрал в себя воздуху и глубоко вздохнул. В больном боку его от этого страшно кольнуло, опять из головы Аверьяна вылетели все думы, и в глазах пошли темные круги. Он снова почувствовал, что ему уже не поправиться, и снова глухая тоска защемила ему сердце. Он громко, протяжно простонал. Анисья подскочила к нему и плаксивым голосом стала спрашивать, что с ним такое.

– - А вот что, -- задыхаясь и растягивая слова, заговорил Аверьян: -- пошли-ка ты телеграмм Гаврюше, не приедет ли он домой, хоть поглядеть на него "да проститься"… На вот тебе деньги… попроси кого-нибудь в село съездить…

И он полез в карман, вынул оттуда старый кожаный кошелек наподобие мешочка, стягиваемый ремешком наверху, и подал его Анисье. Анисья хотела что-то сказать, но только всхлипнула, высморкалась, накинула на плечи одежину и вышла из избы.

Телеграмму отправили скоро, в этот же вечер, и на другой день стали поджидать Гаврюшу, но Гаврюши не было. Прошел весь день, наступила ночь, по всей деревне улеглись спать, заснула и Анисья. Не спал только один Аверьян. Его бок мало того, что не переставал ныть, но в нем что-то начинало пухнуть, и у него стало закладывать дыхание. Глухая, сильно ноющая боль чувствовалась в том месте, в котором пухло, и по всему телу все более и более расходилась слабость. Он уже не мог подняться и пройтись по избе, едва-едва он мог сам поворотиться на месте. Смерть подходила к нему быстрыми шагами.

Аверьян уже не думал о том, чтобы ему еще пожить, он верил, что это ему уже не придется, а желал одного -- дождаться Гаврюши, и страшно боялся, ну как он его не дождется, ну как не приедет внук: или не отпустят его, -- нельзя почему-нибудь, или телеграмма дома не застанет, и он опоздает. И его душу охватывал страх. Ну, как это правда случится, и он не только перед смертью не полюбуется своим кровным, но не успеет передать ему своего благословения! Ну, как в самом деле это случится?

Но страх тотчас же сменялся надеждой. Аверьяну думалось, что быть этого не может, неужели судьба будет так жестока к нему, что лишит его последней отрады перед смертью. Нет, внук приедет к нему, выкажет ему свою любовь и жалость. Он привезет ему целый короб гостинцев: мягких душистых саек, крупных и сочных яблок; он уже глотал слюнки от одного представления, как он будет жевать размоченную в горячем чаю сайку и как освежит покрытое горьким, противным налетом пересохшее горло кисло-сладким соком печеного яблока.

После петухов в окно избы Аверьяна раздался стук. Аверьян мгновенно встрепенулся. Сердце в нем тревожно заколотилось. Он даже приподнялся на месте и бодрым голосом прокричал, обращаясь к спящей невестке:

– - Анисья, Анисья! проснись, стучит кто-то.

– - А? что? -- встрепенувшись, спросила Анисья и, поднявши голову с подушки, стала оправлять свалившийся платок.

– - Стучит, говорю, кто-то, не Гаврюша ли приехал, встречай поди!

– - Неужто! -- радостно воскликнула Анисья и горошком вскочила на ноги и бросилась из избы.

Через минуту она возвратилась в избу, но без Гаврюши. За ней шел высокий пожилой мужик -- рассыльный с телеграфа. Войдя в избу и поздоровавшись, мужик вынул из кармана небольшой конверт и проговорил:

– - Весточку вам из города принес.

– - Что за весточка, прочитай-ка, -- мгновенно ослабевшим голосом проговорил Аверьян и уставился на рассыльного.

Рассыльный разорвал конверт, вытащил оттуда небольшой лоскуток бумажки, развернул его и прочитал всего четыре слова:

"Приехать не могу, хозяин не пускает".

Аверьян, услыхав это, простонал и опустил голову на изголовье. Анисья всхлипнула и стала роптать на подневольное положение человека.

– - Что ж делать, -- сказал рассыльный: -- в людях жить не свою вольку творить; дозволят, так поедешь, а не дозволят, так…

И он сел на приступку, достал кисет с табаком и стал набивать трубку.

Аверьян шевельнулся, снова тяжко и продолжительно простонал, потом закрыл глаза и впал как будто в забытье. Анисья подошла к нему и молча тревожно уставилась на него.

Но Аверьян не забывался. Ему бы и хотелось забыться, но он не мог; хотя он лежал не шевельнувшись, но в нем все кипело и волновалось, и душу заполняла такая едкая горесть, что замирало все.