Сергей Семенов - Дедушка Илья

Кроме этого, у нас был кое-какой сараишко, но ни амбара, ни овина, ни других построек у нас не водилось, и мы даже тогда не надеялись завести их.

Жили в то время на этом добре, кроме бабушки, -- моя мать и я. Отец постоянно жил в Москве. Он приходил домой на пасху, но после пасхи опять уходил до покоса. Но на покос отец приходил не каждый год. Случалось это оттого, что, как говорила мать, отец "не находил заставы". Получивши расчет, он прокучивал все деньги по трактирам и портерным и возвращался опять на фабрику.

Мне наша бедность тогда была мало страшна, но матушка часто горевала. "Вот завалится изба, -- говорила она, -- куда мы денемся? Новую поставить не на что, люди к себе не пустят -- где будет голову приклонить?"

Бабушка всегда ее утешала. "Ну, -- говорила она, -- вам-то со Степкой будет приют: пойдете в Москву, там вам каменные дома будут, а мне на рынке хоромину купим да еще новую, долбленую; помещусь я в нее, никакой заботушки не буду знать".

Бабушка глубоко верила в бога. Эта вера мирила ее со многими встречавшимися ей несчастиями. А несчастий она перенесла немало: история с дедушкой Ильей, незадачник-муж, раздел с дедушкой Григорием, бедность, судьба дочерей, смерть двух дочек, несчастный сын. И как эти испытания ни были тяжелы, она все-таки ропот на них считала грехом и думала, что ей не хватит и жизни, чтобы искупить эти грехи. И готова была все сделать для этого. Из нашего имущества делиться с кем-нибудь было нечем, но если за нею приходили попросить походить за больным, обмыть и оправить покойника, принять ребенка у родухи, бабушка никогда не отказывалась и шла охотно и радостно и во всякое время, и в полночь и в непогоду, и если ей что за это предлагали, то она не всегда это брала, если же брала, то называла таких людей своими благодетелями и долго поминала их в своих молитвах.

– - Ты, баушка Прасковья, праведница, -- говорила бабушке какая-нибудь из баб. -- У тебя всегда на первом месте бог, никогда ты его не выпускаешь из головы.

– - Как же иначе-то, -- говорила бабушка. -- Без бога-то нам шагу шагнуть нельзя, без бога ни до порога, а с богом хоть за море; недаром ведь пословица-то говорится.

И такое отношение к богу она рада была внушить всем. Она не давала забыться ни матери, ни мне и сейчас же напоминала о нем. Она нередко сдерживала порывы моей ребяческой фантазии, которую я пробовал развивать вслух, и круто останавливала меня. Иногда наслушаешься матерних жалоб на нужду, на бедность и начнешь мечтать: вот вырасту я большой, пойду в Москву и буду наживать там деньги; наживу их много-много и стану делать то-то и то-то. Бабушка тотчас меня остановит:

– - Болтай что ни дело, глупый. Деньги нажить -- надо совесть забыть, а ты моли бога, чтобы здоровья дал да разум светлый, тогда и без денег проживешь, нужды не увидишь.

– - А денег больше, все бы лучше.

– - А душу ты загубишь? Душа дороже всего.

– - А я тогда свечки буду ставить, попам денег дам, они за меня молиться будут.

– - Если не от трудов деньги, то никакая молитва ни во что. От правого сердца ты только вздохнешь, тебя бог услышит, а то, хотя в сто колоколов звони, все нипочем.

– - Отчего так?

– - Оттого, что богу нужно усердие твое да праведные труды.

– - Матушка, откуда ты все это знаешь? -- спросила раз бабушку мать. -- Другие хоть в книгах вычитают, а ты и грамоте не умеешь, а говоришь как по-писаному.

– - Я грамоте не умею, другие умели -- читали, а я запомнила все.

– - Кто же это?

– - Илья-деверь…

– - Знать, он хороший был человек?

– - Хороший.

– - Что же это он, как угнали его в солдаты, слуху-то о себе не давал?

– - Бог его знает! Може, его далеко угнали, а може, не хотелось и вспоминать о своем месте, чтобы сердце свое не тревожить.

– - А може, он давно уж помер?

– - Кто его знает-то! После одного сраженья на войне, когда очень много народу побило, раздумалась я о нем; пришло мне в голову, что, верно, и он воевал там и убит, и стала я говорить на молитве: "Помяни, господи, воина Илью, отпусти ему все прегрешения". Помянула я так раз, другой, третий, только и одну ночь и приснился мне этот Илья и говорит: "Зачем ты меня, Прасковья, к покойникам причисляешь, я ведь еще жив". С тех пор и перестала я его за упокой поминать.

Из себя бабушка была высокая, худая. Лицо ее было в морщинах, маленькие глаза слезились, у нее уже не было зубов, из-под старенького темненького платка торчали реденькие седоватые волосы, но для меня не было лучше, милей и красивей человека, чем моя бабушка. Для меня она была не только дороже на свете отца, но и матери, которая меня очень любила.