Сергей Семенов: Брюханы

– - Дежурить.

– - Ты бы шубу надел, -- ночью-то, чай, свежо.

– - Ничего, стерпим, -- проговорил Михайла и скрылся за калиткой.

– - Как же, дежурить! -- сквозь зубы проговорил Ефим, -- обирай сайки с квасом. Небось, в ночевку куда-нибудь.

И, поднявшись, он добавил:

– - Нет, брат, пожалуй, и в Москве тебе не задастся. Если вот, как Михайла, поведешь себя, ну, еще туда-сюда, и то ни себе, ни людям…

Сказавши это, он спустился с сеновала и пошел в свою спальню. Захар, немного погодя, направился вслед за ним.

Наступил канун праздника. Красильщики раньше обычного пошабашили, и кто мылся, кто чистил себе ваксой сапоги, кто пришивал пуговицу к пиджаку, кто чинил рубашку. В клеильне тоже покончили работу, и все собрались наверх. Одни сидели, другие лежали, перебрасываясь между собой кое-какими словами. В этот вечер должна была быть получка. У всех были приготовлены книжки; только ожидали хозяина, который должен был выдать деньги. Он еще не приезжал из города.

– - И ты сегодня пойдешь получать, милая душа? -- спросил дядя Алексей, обращаясь к сидевшему на своих нарах Захару.

– - Мне еще книжки не выдавали.

– - Выдадут и книжку и деньги; наш хозяин вперед дает.

– - Мне денег не нужно пока.

– - Как не нужно, милая душа? а попойку-то ставить? Ты к нам в артель поступил, а у нас, брат, такое положение: кто в артель поступает, должен четвертную поставить как-никак.

Захар этого не знал и удивился. Дядя Алексей доказал ему, что это правило ненарушимое, и всякий должен ему подчиняться. Захар убедился.

– - Вот ужо-тка, как все получат, ты, значит, и веди их. Я-то, братец мой, не пойду, -- я в трактиры не хожу; водки не пью, а чаем-то у меня и дома хоть залейся. А другие пойдут.

В клеильню кто-то вбежал и крикнул:

– - За получкой! хозяин приехал.

Курчаки и клеильщики быстро повскакали с мест и, взявши книжки, торопливо пошли из спальни. Захар не знал, сейчас ли ему идти или после. Подумавши, он решил, что пойдет после, перешел к окну, выходящему на улицу, и стал глядеть сквозь него на Тейхеровскую фабрику, кто проходил тротуаром, кто ехал по улице. Так он провел все время, пока клеильщики получали получку.

Получивши получку, фабричные приходили уже не такими, как шли туда. Все были довольны, весело побрякивали деньгами, говорили, волновались, один натягивал пиджак, другой поддевку, третий сапоги. "В трактир! в трактир!" -- галдели некоторые. Захар никогда еще не видал среди них такого оживления.

Позвали и Захара в дом. Иван Федорович подал ему новенькую книжку, и Егор Федорович спросил:

– - Сколько тебе?

– - Рубля три… -- робко сказал Захар.

Егор Федорович взял от него книжку, написал в ней: "Дано три рубля", -- и подал ему деньги и книжку. Лишь только Захар вошел в спальню, как его встретил там Матвей. Он был артельным старостой. Обратившись к Захару, он проговорил:

– - Ну, милый гусь, справляйся попойку ставить, -- мы ждем.

Захару неприятно было и самое лицо Матвея, и тон его речи. Он нахмурился и сквозь зубы вымолвил:

– - Вы возьмите с меня деньги, там и делайте, что хотите, а меня ослобоните.

– - Это, брат, нельзя, -- сказал Федор Рябой, -- закон порядок требует; сам с нами пойди!

– - Ты что же это, чуждаться вздумал нас? Это, брат, нехорошо: один семерым не указ. Они в трактир -- и ты в трактир; у нас хозяин этому не препятствует, -- сказал Гаврила.

– - А ты постником-то не будь, -- сказал Захару, ударяя его по плечу, дворник, -- со всеми водись; мы тебя, брат, куда следует произведем. Жениться захочешь -- женим…

Курчаки, которые хотели идти в трактир, все уже подправились. Гаврила проговорил:

– - Ну, идем же, что ль?

– - Идем, идем!

Красильщики уже стояли кучей на дворе, ожидая Матвея. Всех собравшихся в трактир было человек тридцать.

– - Смотрите вы, чтобы завтра утром "варку" закладать, а то я вас! -- крикнул на выходившую со двора толпу Иван Федорович.

– - Заложим, Иван Федорович, нешто не знаем!

Из Тейхеровской фабрики тоже выходил народ. Там жили мужчины и женщины. Жаровские были серые, неуклюжие, некоторые в деревенских кафтанах, больших сапогах. Там все были чище, подбористей, одеты в пиджаки, только лица у всех были бледные, испитые. Михайла, увидав их, заломил картуз на макушку, заправил руки в карманы, остановился и крикнул:

– - Луша! милая моя, что ж не здравствуешься! Ведь неделю не видались.

– - Здравствуй! -- крикнула с противоположного тротуара рыжая и весноватая девушка, в старом, светлом платье и кофточке внакидку.