Виктор Миняйло: К ясным зорям (К ясным зорям - 2)

- А что, испугал?.. Испугал?.. Ха-ха-ха!..

И Катя тоже засмеялась, сама не зная над кем, над Виталиком или над его матерью, захлопала в ладоши - ой, как смешно! - и в голосе у нее тоже дрожали слезы.

А Ядзя, кроме своей немыслимой красоты и искренней любви к Виталику, не принесла ничего. Она просто подошла, обняла и поцеловала его, как младшего брата, а Виталик был в таком состоянии, что эта ласка сейчас не воспринялась им как женская, слезливая нежность. И он сказал воркующим голосом:

- Ой, как жаль, тетя Ядзя, что вы ушли от нас! Вот верно говорю! Я никогда не вру.

Виталик отдал свои конфеты Кате, и они оба шмыгнули в мою боковушу, где была сложена вся одежда. Минуту спустя они вышли на улицу.

Как и на всех детских именинах, напиться и наесться имели право взрослые.

Только женщины манерничали: такова уж у них натура - стыдиться и смущаться... Пригубят, каждая с наперсток, и ждут, и маются, пока еще упросят... Может, как раз в этом и весь секрет их трезвости... Зато мы, мужчины, во всем были честными и искренними - пили, сколько нам давали, и готовы были принять муки за общество. Поэтому вскоре любитель малороссийского пения потрясал бархатным баритоном не только человеческие души, но и тоненькие чайные стаканы на полке.

Гоп, мои гречаники,

Гоп, мои белые!..

- Эх, хороши малороссийские песни! Вот только бы их переложить, сказал покрасневший Диодор Микитович. - Стали б оне тогда еще складнее... Ну, я опосля когда-нибудь...

Пели, утихали, разговаривали. Только никак не могли расшевелить Степана Курило. Порой и перекинется словом с кем-нибудь, а большей частью уставится в одну точку - далекий-далекий от всего нашего счастья. София изредка подтолкнет его локтем, муж встрепенется, улыбнется виновато и начинает лихорадочно веселиться - блестящие голодные глаза, какая-то хитрость в лице (жгучая скорбь на дрожащих губах).

- Не иначе болен ваш муж. - Это Евфросиния Петровна тихонько Софии.

- Да так уж... Никак не оправится после лазарету. Это - как на банду ходил. Да и забота большая... отцовская. Дочку выдавать будем.

- Яринку?! - так и встрепенулась моя жена. - Ребенка?! Да вы что, сдурели?!

- А докуда ж ей сидеть? От покрова пошел семнадцатый. Девка взрослая и работать умеет. К тому же и добрые люди попадаются. Хозяйственные люди!

- Куркульские! - выдавил из себя Степан.

- Куркай, не куркай, за голодранца не отдам!

Степан затих, прищурился.

- А за кого же это? - спросил я.

- Вот позовем на помолвку - увидите! Ого-о, такой парубок!

- Ой, рано вы, София, губите жизнь ребенку!

- Лишь бы не поздно! - София начинает сердиться, видимо, не очень уверена в своей правоте. - Говорю же вам, Иван Иванович, девка что рассада: ни малою ее нельзя садить - слабые корешки, ни старою - не примется. А так - чтоб в самую пору. Я вот в семнадцать вышла, ну и что, не усохла же?.. Вот ученые вы, а понятия не имеете!.. Да и сама Ярина не против этого... Ого-о... Вприпрыжку побежит.

Степан весь потемнел. И что это с ним творится?

Только Диодор Микитович поддерживал свою соседку по столу:

- Девки, они живучие, каналии! Чем больше ее поливають, тем она буйнее растеть. - И подкрутил рыжий кончик уса.

- А по-моему, это преступление! - возмутилась Нина Витольдовна.

- Э-э, Нина Витольдовна, вам если б вернули барщину, то, может, и в четырнадцать отдали бы! А у мужиков еще по-божески. А при старом прижиме, бывало, как припечет, то и пятнадцатилетних не миловали. Повезут к архерею, тот взглянет на нее - в теле девка, поплещет ниже спины, словно ненароком пазухи коснется - и этого добра достаточно! - и благословляет: плодитесь и размножайтесь! А для чего люди живут?.. Справлю свадьбу, как бы враги ни бесились!.. Слышь, Степан, иль заснул?..

Нина Витольдовна сидела тихая и грустная. Вероятно, обидела ее София своим напоминанием о барщине, а может, задумалась над своей судьбой, которая мало чем отличалась от участи осчастливленной браком крестьянки. И может, разница только в том, что у одной ярмо было кленовое, а у другой позолоченное.

Счастье мое земное и горе, хочешь - кровь свою выцежу каплю за каплей, только бы чело твое прояснилось от мысли о счастье? Хочешь - отдам себя рассечь на куски, чтобы могла почувствовать: ты не одинока на свете и что есть люди, готовые для тебя и на это! Как я счастлив, что возраст мой жаждет не безумств, а только тихой молитвы - на красоту твою, на чистоту твою, на святую доброту твою. Только не проведай об этом - мне хочется вечно иметь право на праздник души, пожизненное право боготворить тебя. Вечное право на святую тайну, право перед смертью вспомнить тебя первой и последней. Только не проведай об этом!..