Виктор Миняйло - К ясным зорям (К ясным зорям - 2)

- А в коммуну не пойду, хоть убей! - Это была ее уступка - мужу и дочери.

- Да тебя туда и не пустят, - тоже уступил Степан. - Ты и там снюхаешься с куркулями. Да еще и грехов не замолила за титаренковского душегуба.

Что творилось в душе Софии - не ведала, пожалуй, и она сама. То ли и вправду уступала в чем-то - Степан не знал. Она хитрее, чем можно предполагать. Так и понял: в надежде на большее вымогала меньшее:

- И еще - образов не троньте. В первой комнате.

- Ну-ну... - буркнул он. И это была не уступка, а понимание ее намерения торговаться. - Ну-ну!.. - теперь уже тверже сказал Степан, и она услышала в этом тихую-тихую угрозу.

И еще выторговывала:

- Должно, той Павлине тесно у нас... Да и люди болтают, мол, хозяин молодой, а она девка красивая... вот, как бы возле соломы и дрова не занялись бы... Так пускай бы...

- Ну-ну?!

На этот раз она прикусила язык.

К вечеру все небо затянуло тучами. После ужина Степан молча вышел из хаты. На дворе стояла глухая душная ночь. Не спеша, вдоль заборов, скользя по узенькой тропинке, направился к Василине.

В хату не заходил. Тихонько постучал в стекло ногтем. Как ласка, вынырнула женщина, долго приглядывалась. А узнав, тихо охнула и прильнула к его груди.

- Думала, никогда уж и не придешь. Ох...

Обеими руками ласкала его руку, потом положила себе под кофту.

- А я тебя несколько раз видала. Ехал на коне. С ружжом и саблей. Прямой такой. Как казак... Может, в хату войдешь? Мать спит.

- Отчего мне так хорошо? Как с родною сестрой.

Женщина молчала, вздыхала, осторожно освободила его руку.

- Ты вроде не тутошний... - произнесла печально. - Вроде из другого мира. Ох...

- Вот ты и дождалась... На той неделе коммуне нарежут землю.

- Страшно... Придут бандюги... а у меня аж трое...

- А наши карабины, наши сабли для чего?.. Вылавливаем... и выловим... Чтоб ты была спокойна.

- Ой, мой милый! - Она невольно снова прижалась к нему. - Вот такого бы мне... любимого... по сердцу! Ой!.. И так бы любила... чернобровый мой!..

Степану стало жечь глаза. Обнял, поглаживал худенькие плечи, целовал маленькое детское личико. Уста у нее были сухие и шершавые.

- А я как был, так и остался... да, видать, и останусь далеко от тебя...

Молчали и кручинились каждый о своем.

- Пенсию исправно платят?

- А как же. Каждый месяц хожу в Половцы на почту. Все до копеечки выплачивают... А мать так рады, каждый раз отдаю им по рублевке, прячут. "Это, говорят, мне на похороны. Приговори, говорят, человека, чтоб гроб сделал красивый, черный, с крестом на крышке, буду в нем спать, может, говорят, скорее у бога сподоблюсь..."

- Вот смотрю, как люди устают на свете жить... Мне двадцать восьмой, а уже тяжко. Порою думаешь: хотя бы бандюга какой послал пулю под левую лопатку.

- Ой, что ты!.. А как же тогда я буду жить? Про кого думать?

И снова загрустили.

- Пошли...

Женщина долго не отвечала.

- Справила меньшенькой новое платьице, магазинное. А хлопчикам штанишки... Ты ж не любишь меня.

- Но не могу без тебя.

- Какой ты правдивый. Ой!.. За это, почитай, еще больше любить буду. Чернобровый мой.

- Не знаю чей. Не знаю, приду ли когда к тебе. Не знаю. Но как подумаю - так вроде мы прожили с тобою в паре лет двадцать. И вроде я на заработках, а ты меня ждешь. А я не знаю - приду ли.

- А я и говорю тебе: не буду отбивать. А если придешь сам - приму.

- Сестрица!..

- Не говори так. Ох, как мне больно!.. А все равно люблю и для тебя ничего не пожалею, хотя ты и не придешь. Знаю - не придешь. Человеку иногда целой жизни не хватает, чтобы прийти туда, где его ждут.

- Какая ты близкая для меня. И какая далекая!

- Так, похоже, нам судилось. Ох, если бы ты меня любил!..

- Но и жить без тебя не могу.

- Не ко мне ходишь. К совести своей. К правде своей. А как мне хотелось, чтоб ко мне одной пришел. Ох...

- Пошли, - сквозь зубы сказал он.

- Должно, так и останемся - и одинокие, и вместе. Да мне больше ничего и не нужно - только бы думать про тебя. И ожидать тебя, когда придешь со своей бедой. Но слышь, кто тебя там держит?

Даже ближайшей душе не мог Степан сказать этого. Обнял молодицу, да так, что она застонала, и ушел, покачиваясь как пьяный.

"Вот это, кажется, и держит меня на свете".

Спозаранок София собирала мужа и дочку как на суд, как на казнь. Может, и вернутся. Но это будут уже другие люди. И в доме, где некогда она была хозяйкой, настанут новые порядки, новые голоса услышит из уст людей, вошедших в оболочку прежних ее близких. И слова ее о прошлом воспринимать будут с удивлением - ничего они не знают о бывшей жене и матери, - ведь это лишь двойники тех, кого она провожает сегодня в далекую-далекую дорогу...