Панас Мирный: Гулящая

Закончив, Грицько посмотрел на Приську, потом перевел взгляд на Христю... Приська молчала, Христя голосила. Он снова прошелся по хате, раз, другой; снова поглядел на дочь и мать... Никто не угадал бы, что светилось в его глазах: радость ли, или тайная злоба. Лицо у него перекосилось... По хате разносились вопли Христи.

- Вы ведь слышали? - глухо спросил он и, повернувшись, вышел вон. Вслед за ним, как живой укор, вырвался неистовый крик Христи и растаял на дворе. Грицько, вздрогнув, повернул на улицу.

- Ой мамочка!.. Ой родненькая!..- кричала Христя, подходя к матери.Что нам теперь, бедным, делать?..

Она глядела на мать заплаканными глазами, а мать на нее - сухими, пылающими, как огонь.

- Ох ты, горе, горюшко! Ох ты, злая долюшка! - прижимаясь к матери, причитала Христя.

Приська все глядела на нее безумными глазами и дрожала. И вдруг, словно треск раздался из-под земли, сдавленный, неясный звук... Страшный хриплый крик вырвался из груди Приськи, и она залилась безумными слезами... Прижавшись к Христе, она охватила руками ее голову и страшно-страшно завыла:

- Моя доченька, моя голубушка, пропали мы навеки!

На дворе насупилось; в хате потемнело. И в этой тьме, точно совы, перекликались дочь и мать. Тонкий и внятный крик дочери сливался с хриплым воем матери, разносился по хате, бился о стены, стлался понизу... Тоска и печаль глядели из темных углов.

До самых сумерек голосили дочь и мать. Забыли и про обед, забыли про все на свете. Одарка Здориха, услышав со своего двора их страшные вопли, пришла узнать, что стряслось у них, и насилу добилась у Христи, что они плачут об отце. Она стала было утешать Приську, дескать, все это, может, неправда... чего только люди не наболтают,- но только еще больше растравила ее старое сердце, еще горше заставила плакать. Приська от слез слова вымолвить не может, только начнет говорить - и тут же зальется слезами. Грустная, невеселая, ушла Одарка домой.

Смеркалось. Серый свет на дворе, как туман, колыхался над землей. В хате - тьма кромешная: только замерзшие окна сереют, будто затянутые бельмами глаза, и тихо-тихо, как в могиле. Замолкли дочь и мать. Пора и перестать, ведь бывает конец и слезам, бывает конец и воплям: хрипнет голос, высыхают слезы, оседают на сердце, в глубине души. На смену им мысли встают, думы пробуждаются, одна другой безотрадней, одна другой безрадостней. В темноте они ширятся, яснеют; минувшее встает перед глазами, будто только сейчас все было; люди проходят - живые люди; слышна их речь, их живые голоса... их ропот, смех, радости, слезы.

Обуяли тяжкие думы и Христю с матерью. Забившись в угол на постели, дочь устремила безумный взгляд на серые окна, и на белесом их поле ей рисуется в мыслях отец... ее отец, низенький, плотный, круглолицый, рыжеусый, с добрыми карими глазами. Каким он был сам, такие были у него и глаза; недаром говорится, что глаза - зеркало души. Он и в самом деле был добрый, никогда ее не обижал, бывало, и мать удержит, когда та очень разбранится... И с людьми он был такой, скорей от своего отступится, чем на чужое польстится. Мать, рассердившись, скажет, бывало: "Что ты за человек? Экая ты квашня! За себя постоять не умеешь!" А он ей в ответ: "От бешеной собаки беги без оглядки"! Такой он всегда был; и пьяный - поскорее уляжется спать, не так, как другие: выпьет на копейку, а придет домой и начнет куролесить... И вот теперь его не стало... "Где он? Слышит ли он, как мы горюем о нем, видит ли наши слезы?.. Душа, говорят, с девятого дня по свету летает,- может, и его душа теперь среди нас?" Как бы ей хотелось увидеть его душу, поговорить с нею!.. Расспросить, так ли на том свете, как и на этом?.. Смерть, говорят, всех равняет; на том свете всё, говорят, наоборот: тут было голодно и холодно, там - сытно и тепло; тут томилась твоя душа, там сердцем возрадуешься; тут мужиком был, там станешь паном... Это и отец теперь пан?.. Хотелось бы ей увидеть отца паном... Она б его попросила, чтобы и ее сделал панной. Да нет уж - пропади они пропадом эти паны, такие они гордые да фальшивые - только душу загубишь; лучше уж на том свете... А на этом? Да немножко бы достатка побольше, да одежку бы праздничную, а то и в будень и в праздник - все в одном! Сапоги бы новые, сережки серебряные, такие, какие она видела у Марины, которая служит в городе, когда та навещала своих. Хорошо бы и перстень к сережкам, тоже серебряный и по руке, не такой, как у Горпины,- и серебряный, да такой большой, как обруч: чтобы надеть, куделью пришлось обмотать...

И пошла Христя в своих девичьих мыслях перебирать все нехватки, пошла выкладывать свои заветные желания: невелики они, страх как невелики, да ведь и того нет у нее,- и сердце ее тоскует, что теперь вот умер отец и не видать ей ничего этого никогда.