Борис Можаев: День без конца и без края

- Не знаю. Мария Ивановна, а ну-ка, покрутите руль!

Мария Ивановна попробовала крутить баранку. Петя глядел под колеса.

- Не могу, - сказала Мария Ивановна.

- Вот и я не мог свернуть. Заело.

- Почему?

- Сейчас определим. - Петя бросился наперерез идущему самосвалу с гравием, поднял руку.

Грузовик остановился на обочине, из кабины высунулся цыганистый парень в майке.

- Тебе чего?

- Помоги, друг... Руль заело. Не могу определить.

Парень спрыгнул наземь, пошел к "газику".

- Куда едешь? - спросил на ходу.

- В город.

- Зачем?

- Ученого везу.

- Не ври!

Парень в майке заглянул в "газик", посмотрел на сумку с едой, подмигнул Марии Ивановне, потом дернул стопор - капот открылся. Парень и Петя подошли к передку.

- Пенсионерка? Мать начальника? - спросил парень Петю, заглядывая в мотор.

- Говорю - ученый.

- Не ври. По сумкам вижу - на базар едете. Так... Головку рулевого управления осмотрел? Нет?! Дай разводной ключ!

Петя быстро достал разводной ключ, и оба они уткнулись в мотор. А Мария Ивановна поглядела в боковое окно и вдруг увидела странно одетого мужчину - галстук бабочкой, старомодная соломенная шляпа с низкой тульей, с прямыми полями. Усы, бородка клинышком...

- Папа!

- Пойдем со мной, Маша! Я хочу тебе что-то сказать. - Он поманил ее.

- Но как же я пойду? У меня машина. Входи сюда, садись!..

- Вы меня, что ли, Мария Ивановна? - Петя поднял голову от мотора.

Видение исчезло. Мария Ивановна провела ладонью по лбу, поглядела на Петю.

- Это я про себя, Петя... Так просто.

- А-а! - Петя опять уткнулся в мотор.

Парень меж тем отвинтил гайку на головке рулевого управления.

- Ну, как в лагун глядел. Червяк затянут. Давай крути руль!

Петя стал крутить баранку, парень кряхтел и завинчивал гайку.

- Ну как?

- Порядок, - сказал Петя.

- И колесо перетяни. Видишь, спицы разболтались? - Парень ударил сапогом по колесу, потом с маху закрыл капот, передал ключ Пете и кивнул Марии Ивановне: - С пустыми руками не возвращайтесь. Привет начальнику!

И пошел вразвалочку.

- Чего это он? - спросила Мария Ивановна.

- Узнал вас по портретам... Говорит, для большого ученого и я постараюсь. Мария Ивановна, вот вам подушечка. Располагайтесь! А я подшипники подтяну. - Петя взял подушечку с заднего сиденья и подал ее Марии Ивановне.

- Я и в самом деле вздремну. - Мария Ивановна откинулась на подушечку, раскрыла журнал с портретом отца.

Этот же портрет, но сильно увеличенный, висит в овальной раме в гостиной. Рядом в таких же рамах висят портреты Анны Михайловны и самой Марии Ивановны - она молодая, еще студентка, и звали ее Мусей. Она только что вошла в квартиру. В ней трудно было узнать теперешнюю старую, усталую женщину: это была рослая статная девушка со спокойным взглядом пристальных глаз, с короткой стрижкой, в сером костюме, в туфлях на низком каблуке. Было в ней что-то от исполнительного, подчеркнуто опрощенного комсомольского активиста 20-х годов. Она снимала в прихожей туфли и прислушивалась к голосам - мужскому и женскому, - доносившимся из гостиной, где висели видные через дверной проем портреты.

- Понимаешь, вызывают меня в одно заведение и говорят: "Уважаемый товарищ Лясота, ваша селекция может подождать. Сейчас нам нужно разобраться в художественном наследии проклятого прошлого, то есть определить: что ценно для рабочих и крестьян в качестве произведений искусства, а что есть простые предметы роскоши, которые надо пустить в дело. Поскольку вы бывший художник и активист, ваша помощь тут необходима". И бросили меня как специалиста по искусству на эти коллекции. Ну, скажу тебе - настоящий завал! - рокочет мужской тенорок.

- Побольше бы таких завалов, - отвечает весело женский голос.

Муся входит в гостиную. За столом сидят мать и Филипп Лясота. Он худ и важен - в модных широких галифе, в сверкающих сапогах, с редкой рыжей бороденкой и сухим, высоким, чуть свалившимся набок носом. На столе вино, закуски.

- Добрый вечер, - говорит Муся.

- Рад приветствовать надежду семьи и науки, - кривляется Филипп.

- Муся, самовар на кухне. Горячий еще, - говорит мать. - Нет, ты только подумай, что выкинул Филипп? - обращается к Мусе.

Муся молча проходит на кухню.

- Он зачислил нас в свои родственники. И бумаги выписал.

- Какие бумаги? Что за родственники?

- Поставил вас в свой распределитель на довольствие, - лениво, с победной ухмылкой ответил Филипп.

- Какое еще довольствие? - с раздражением спросила Муся.