Борис Можаев - Мужики и бабы

- Кто те сказал, что кобылу угнали?

- Кто мне сказал? С вечера пришли за лошадьми проса ломать... Ну, мужики разобрали своих да уехали. А я целую ночь ходил... Все табуны обошел - нет кобылы...

- А жеребята?

- Жеребята в табуне... И третьяк, и стриган, и Белобокая... Все там.

- Может, и кобыла найдется?

- Нет... Кобылу угнали. Сама она от жеребят не уйдет. - Андрей Иванович бросил окурок, оправил привычным движением правой руки пышные черные усы и задумался, глядя в костер.

- Ну чего ты отчаялся? И на Белобокой пахать можно. Гони, ломай проса-то, - сказал старик.

- Плевать мне теперь на просо! Я этого гада сперва сломаю, - Андрей Иванович скрипнул зубами, и его глубоко посаженные темные глаза нехорошо заблестели. - Я с ними посчитаюсь! - он пристукнул кулаком по коленке.

- А ты что, знаешь его?

- Я узнаю... - он в упор, с вызовом поглядел на старика. - Вася Белоногий не навещал тебя, случаем?

- Да что ты, Андрей Иванович, не гневи бога! - Дед Ваня засуетился, стал оправлять костер, подкидывать в огонь обгоревшие чурки. - Он уж с двадцать второго года не промышляет лошадьми. Как только власть окрепла, так и он отшатнулся!

- Власть окрепла!.. Знаем, почему он отшатнулся. В Желудевке приятеля его сожгли, а Белоногий деру дал...

- Не греши, Андрей Иванович, - упрашивал старик. - Это Митьку Савина хотели в костер-то бросить. А Васю не трогали. Он с теми конокрадами не якшался. В ту пору он больше по амбарам промышлял. Яблоки у попа увез... Это было... А теперь он при деле. В селькове [СельККОВ - сельское крестьянское кооперативное общество взаимопомощи] сидит. И чтоб лошадь у тебя угнать? Ты ж ему не чужой.

- Дак он у тебя, у родного дяди, амбар обчистил! - взорвался опять Бородин.

- И это было, - склонил лысую голову дед Ваня. - Но учти такую прокламацию... Это ж при старом режиме было! А теперь он в селькове сидит, инвентарем снабжает...

- Не знаю, кого он там снабжает. Но что воры ему все известны наперечет, в этом я уверен.

- Это очень даже способно, - закивал дед Ваня. - Насщет того, кто украл, он, черт, сквозь землю видит. Это ж промзель. Я что тебе посоветую: заобротай Белобокую и поезжай к Васе в Агишево. Авось он поможет тебе. У него сама милиция останавливается. Истинный бог, правда!

- К Васе - не к Васе, а ехать искать надо, - примирительно сказал Андрей Иванович.

- Во-во! - подхватил старик. - До Агишева двадцать верст. И все лугами... просквозишь всю плесу. Может, чего и отыщешь. Земля слухом полнится.

- Пожалуй, и в самом деле к Васе поеду.

- Имянно, имянно! А я тебе логун меду нацежу - воронка. Отвезешь Васе. Выпьете... Авось и сойдетесь с ним. Поезжай, поезжай...

Рыжая кобыла, прозванная Веселкой, была и опорой и отрадой Андрея Ивановича. Высокая, подтянутая как струна, за холку схватишь - звенит. Грива светлая, волнистая, как шелковая, - из рук течет. Что твой оренбургский платок... Хоть накрывайся ей. Ноги сухие, золотистые, а бабки белые... Как в носочках. Храп тонкий, сквозной, на солнце алеет, будто кровь кипит... На лбу звездочка белая, по крупу кофейные яблоки лоснятся, словно атласные... Красавица! Десять жеребят принесла и телом не спала. Берег ее Андрей Иванович и в работе и в гоньбе. Каждого подрастающего жеребенка-третьяка передерживал на год, - объезжал и впрягал в работу. Продавал только на пятом году, когда новый третьяк лошадью становился, а там стриган подпирал, сосун большим вымахивал... И так в зиму по четыре головы лошадей одних пускал. Жеребята не работники, одна видимость лошадей, но едоки хорошие. И сено крупное есть не станут, им что помельче дай. "Лучше бы двух коров пустили", - говорила Надежда. "Тебе и от одной молока девать некуда", - возражал Андрей Иванович. "От коровы и масло и мясо... А что за польза от этих стригунов? Только сено в навоз перегоняют", - горячилась Надежда. "Не ты его косила, а я... Чего ж ты переживаешь?" - невозмутимо отвечал Андрей Иванович. "Да ты прикинь сколько сена съест твой жеребенок за три года! И что ты получишь за него? Где выгода?" - "Не одной выгодой жив человек..." - "Я знаю, что тебе втемяшилось... Породу разводишь?" - "Развожу". - "А где она, твоя порода? Вон Зорьку в Прудки продал - ее обезвечили, она пузо по земле таскает. Набата в Брехове запалили, говорят, водовозом стал..." - "Я за других не ответчик, а своих в обиду не дам". - "Ну возьми, растопырься над ними... Ухажер кобылий".

И вот угнали Веселку... Украли гордость его и славу... Четырнадцать лет исполнилось кобыле, а ей и десяти не давали - в работе огонь, на ходу от рысака не отстанет. А характер, какой характер! Вырастала она в мировую войну, братья Бородины были на фронте, дома оставались одни бабы. Вот и хватила она волю при них, за три года нагулялась печь-печью. Мужика увидит - храпит и копытом бьет. Не подходи! Не кобыла - атаман. Объезжала ее Надежда... Два раза телега со шкворня слетала, передки в щепки разбивала, и с обрывками вожжей да с обломками оглоблей прибегала кобыла домой, забивалась в хлев и храпела, прядала ушами, как тигра. Только Надежда и входила к ней. "Веселка, Веселка!.. Стой, милая, стой!" Рукой ее по холке треплет. Та ноздри раздувает, глазом мечет, как бешеная, но стоит.