Дмитрий Мамин-Сибиряк - Бойцы

– Без тебя знаю, что сдуешь, – стонал Порша. – Варнаки, так варнаки и есть… Одна у вас вера-то у всех, охаверники!..

Когда очередь осмотра дошла до баб, шуткам и забористым остротам не было конца. «У нас Порша вроде как куриц теперь щупает», – острил кто-то в толпе. Но Порша с замечательной последовательностью и философским спокойствием довершал начатый подвиг и пропустил без осмотра только одну Маришку.

– Ну, ты и так еле ноги волочишь, – проговорил Порша, махнув рукой. – Ступай себе с богом…

Появился Осип Иваныч. Он совсем охрип от трехдневного крика и теперь был под хмельком.

– Где это вы все время были? – спрашивал я его.

– Как где? С караваном плыл… Ведь на всех барках нужно было побывать, везде поспеть… Да!.. У одной барки под Кашкой кормовое поносное сорвало, у другой порубень [30]ободрало. Ну что, Савоська, благополучно?

– Все благополучно, Осип Иваныч… Только вот кабы дождичек не подгадил дела.

– Ох, не говори… А все из-за этого Егорки, чтобы ему ни дна ни покрышки!..

– Я то же говорю! Пожалуй, настигнет нас паводок и камнях, не успеем выбежать…

– Ну, бог милостив… Вы с чем пьете чай: с ромом или коньяком? – обратился ко мне Осип Иваныч.

– Все равно, только поскорее чего-нибудь горяченького…

– Ха-ха… Видно, кто на море не бывал, тот досыта богу не маливался. Ну, настоящая страсть еще впереди: это все были только цветочки, а уж там ягодки пойдут. Порша! скомандуй насчет чаю и всякое прочее.

Мы поместились в каюте, где для двоих было очень удобно, то есть можно было растянуться на лавке во весь рост и заснуть мертвым сном, как спится только на воде. Огня на барке разводить не дозволяется, и потому Порша отрядил одного бурлака с медным чайником на берег, где ярко горели огни. Сальная свечка, вставленная в бутылку из-под коньяка, весело осветила нашу каюту, где все до последнего гвоздя было с иголочки и вместе сшито на живую нитку. Савоська при помощи досок устроил между скамейками импровизированный стол, на котором появилась разная дорожная провизия: яйца, колбаса, балык, сыр и так далее.

– Савоська! Выпьешь для первого привала? – спрашивал Осип Иваныч, наливая серебряный стаканчик.

– Нет, ослобоните, Осип Иваныч… Не могу теперь.

– В Перми наводить будешь? Ха-ха!

– Уж как доведется, – скромно отвечал Савоська.

Скоро Порша поставил на стол медный чайник с кипяченой водой, и мы принялись пить чай из чайных чашек без блюдечек. Осип Иваныч усердно подливал себе то рому, то коньяку, приговаривая:

– Я, батенька, на переменных гоню: скорее доедем…

Савоська поместился с нами и пил чашку за чашкой в каком-то оторопелом состоянии, как вообще мужики пьют чай с «господами». Осип Иваныч был красен до ворота рубахи и постоянно вытирал вспотевшее лицо бумажным желтым платком.

– Самая собачья наша должность, – хрипел он, дымя папироской. – Хуже каторги… А привычка – что поделаете! Ждешь не дождешься этой самой каторги. Так ведь, Савоська?

– Точно так, Осип Иваныч…

– То-то!.. Ты ведь у меня золото, а не сплавщик. Ну, кто у тебя на барке плывет? – уже шутливо спрашивал он.

– Да так, всякого народу довольно…

– И Даренка плывет? Знаю, знаю… Сорока на хвосте принесла. Нет, я тебе скажу, у Пашки на барке плывет одна девчонка… И черт его знает, где он такую отыскал!

Савоська улыбнулся какой-то неопределенной улыбкой и ничего не ответил.

– Вы уж меня извините, голубчик, – обратился ко мне Осип Иваныч: – живой о живом и думает… Ей-богу, отличная девчонка!

– Хорошая девка на сплав не пойдет, Осип Иваныч, – почтительно заметил Савоська, опрокидывая чашку вверх донышком.

– А нам, на кой ее черт, хорошую-то? На сплав не в монастырь идут… Ха-ха!.. Нет, право, преаппетитная штучка!

Пришли сплавщики с других барок, и я отправился на берег. Везде слышался говор, смех; где-то пиликала разбитая гармоника. Река глухо шумела; в лесу было темно, как в могиле, только время от времени вырывались из темноты красные языки горевших костров. Иногда такой костер вспыхивал высоким столбом, освещая на мгновение темные человеческие фигуры, прорезные силуэты нескольких елей, и опять все тонуло в окружающей темноте.

Я долго бродил между огней. Где варилась каша в чугунных котелках, где уже спали вповалку, накрывшись мокрым тряпьем, где балагурили на сон грядущий. Исачка и Кравченко, конечно, были вместе и упражнялись около огонька в орлянку; какой-то отставной солдат, свернувшись клубочком на сырой земле, выкрикивал сиповатым баском: «Орел! Орешка!..» Можно было подумать, что горло у службы заросло такой же шершавой щетиной, как обросло все лицо до самых глаз. Двое фабричных и один косной апатично следили за игрой, потягивая крючки из серой бумаги.