Владимир Набоков - Бледное пламя

И крепость звуков: темная стена

Ордой сверчков в ночи возведена, -

Глухая! Замирал я на холме,

Расстрелянный их трелями. Во тьме -

Оконца, Доктор Саттон. Вон Венера.

120 Песок когда-то времени был мерой

И пять минут влагались в сорок унций.

Узреть звезду. Двум безднам ужаснуться -

Былой, грядущей. Словно два крыла,

Смыкаются они -- и жизнь прошла.

Невежественный, стоит здесь ввернуть,

Счастливее: он видит Млечный Путь

Лишь когда мочится. В те дни, как ныне,

Скользя по веткам, увязая в тине,

Бродил я на авось. Дебел и вял,

130 Мяча не гнал и клюшкой не махал.

Я тень, я свиристель, убитый влет

Поддельной далью, влитой в переплет

Окна. Имея разум и пять чувств

(Одно -- чудное), в прочем был я пуст

И странноват. С ребятами играл

Я лишь во сне, но зависти не знал, -

Вот разве что к прелестным лемнискатам,

Рисуемым велосипедным скатом

По мокрому песку.

Той боли нить,

140 Игрушку Смерти -- дернуть, отпустить -

Я чувствовал сильней, пока был мал.

Однажды, лет в одиннадцать, лежал

Я на полу, следя, как огибала

Игрушка (заводной жестяный малый

С тележкой) стул, вихляя на бегу.

Вдруг солнце взорвалось в моем мозгу!

И сразу ночь в роскошном тьмы убранстве

Спустилась, разметав меня в пространстве

И времени, - нога средь вечных льдов,

150 Ладонь под галькой зыбких берегов,

В Афинах ухо, глаз -- где плещет Нил,

В пещерах кровь и мозг среди светил.

Унылые толчки в триасе, тени

И пятна света в верхнем плейстоцене,

Внизу палеолит, он дышит льдом,

Грядущее -- в отростке локтевом.

Так до весны нырял я по утрам

В мгновенное беспамятство. А там -

Все кончилось, и память стала таять.

160 Я старше стал. Я научился плавать.

Но словно отрок, чей язык однажды

Несытой девки удоволил жажду,

Я был растлен, напуган и заклят.

Хоть доктор Кольт твердил: года целят

Как он сказал, от "хвори возрастной",

Заклятье длится, стыд всегда со мной.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Был час в безумной юности моей,

Когда я думал: каждый из людей

Загробной жизни таинству причастен,

170 Лишь я один -- в неведеньи злосчастном:

Великий заговор людей и книг

Скрыл истину, чтоб я в нее не вник.

Был день сомнений в разуме людском:

Как можно жить, не зная впрок о том,

Какая смерть и мрак, и рок какой

Сознанье ждут за гробовой доской?

В конце ж была мучительная ночь,

Когда постановил я превозмочь

Той мерзкой бездны тьму, сему занятью

180 Пустую жизнь отдавши без изъятья.

Мне нынче шестьдесят один. По саду

Порхает свиристель, поет цикада.

В моей ладони ножнички, они -

Звезды и солнца яркие огни,

Блестящий синтез. Стоя у окна,

Я подрезаю ногти, и видна

Невнятная похожесть: перст большой -

Сын бакалейщика; за ним второй -

Староувер Блю, наш здешний астроном,

190 Вот тощий пастор (я с ним был знаком),

Четвертый, стройный, -- дней былых зазноба,

При ней малец-мизинчик крутолобый;

И я снимаю стружку, скорчив рожу,

С того, что Мод звала "ненужной кожей".

Мод Шейд сравнялось восемьдесят в год,

Когда удар случился. Твердый рот

Искривился, черты побагровели.

В известный пансион, в Долину Елей

Ее свезли мы. Там она сидела

200 Под застекленным солнцем, то и дело

В ничто впиваясь непослушным глазом.

Туман густел. Она теряла разум,

Но говорить пыталась: нужный звук

Брала застыв, натужившись, -- как вдруг

Из ближних клеток мозга в диком танце

Выплескивались сонмы самозванцев,

И взор ее туманился в стараньи

Смирить распутных демонов сознанья.

Под коим градусом распада ждет

210 Нас воскрешенье? Знать бы день? И год?

Кто ленту перематывает вспять?

Не всем везет, иль должно всех спасать?

Вот силлогизм: другие смертны, да,

Я -- не "другой": я буду жить всегда.

Пространство -- толчея в глазах, а время -

Гудение в ушах. И я со всеми

В сем улье заперт. Если б издали,

Заранее мы видеть жизнь могли,

Какой безделицей -- нелепой, малой,

220 Чудесным бредом нам она б предстала!

Так впору ли, со смехом низкопробным,

Глумиться над незнаемым загробным:

Над стоном лир, беседой неспешливой

С Сократом или Прустом под оливой,

Над серафимом розовокрылатым,

Турецкой сластью и фламандским адом?

Не то беда, что слишком страшен сон,

А то, что он уж слишком призмелен:

Не претворить нам мира неземного

230 В картинку помудреней домового.

И как смешны потуги -- общий рок