Александр Найденов - Вперед и с песней ! (радиопьеса)

Мой отец, Павел Илларионович, был человеком необычной судьбы. Сам он из Тобольска, из семьи земского лекаря. У меня ни фотографий его, ничего нету не сохранилось. По настоящему-то не Яковенко он, а Уфимцев Геннадий Филиппович. Молодым еще, в первую мировую войну, лет шестнадцати, он уехал из Тобольска в Москву. Родители были против, но он мечтал стать писателем. И в Москве ему удалось устроиться корректором в типографию Сытина. Это... по-теперешнему если сказать... Ну, круто, в общем! Да, круто... И вот, он там работал, в типографии, читал корректуры, писал в московские газеты статьи, общался с молодежью, с такими же, как он сам - разночинцами. Был у них такой... ну как бы кружок. И началась революция. И папа... Не знаю, уж как там и что?.. Папа попал работать в ЧК. Одно дело он раскрыл - и все, больше ему не удалось, потому что тогда большевики стали (а папа им как бы не подходил из-за интеллигентного происхождения), большевики тогда всех расколошматили и стали избавляться от "попутчиков" своих, левых эсеров. И кто-то "настучал" на папу, что он будто левый эсер, потому что многие его знакомые - левые эсеры. Папу собирались схватить. Но его предупредил об этом Ланцис, заместитель Дзержинского. Говорит, уезжай, скройся где-нибудь, пока не уляжется шум. Папа, конечно, сразу на вокзал - и уехал в Киев. Там достал себе документы на имя Яковенко Павла Илларионовича и с ними в Киеве пережил и гетмана, и немцев, и Петлюру и дождался, когда придут наши. А потом приехал на Урал, в Свердловск и стал здесь работать журналистом. Он был собкором газеты "Труд", газеты "Известия" в тридцатых годах, женился - и тогда ему дали эту вот комнату. Да, так вот здесь и живем... Папа продолжал писать рассказы всю жизнь. И в 37-м году один его рассказ на Всесоюзном литературном конкурсе занял первое место. Я тогда еще маленькая была. Помню, это было весной, я играла тут, копалась в сугробе на углу возле тополя. Гляжу: папа идет - такой веселый, веселый, пальто нараспашку. Схватил, подкинул меня на воздух, поймал, прижал к себе, говорит: "Дочка, я все-таки победил!" Так его слова я запомнила. Папа начал готовить книгу и даже ее издали, но в 38-м году, когда папу арестовали, весь тираж, конечно сразу уничтожили. Одна книжечка оставалась у нас в семье - не знаю, как ее не забрали - ее я, наконец, издала....

Светлана. За что арестовали вашего папу?

Амалия Павловна. За что тогда арестовывали? Ни за что. Вроде бы, он сказал где-то, что, мол, в Америке безработные живут лучше, чем у нас рабочие. И тогда сразу его. Но мы надеялись, что отпустят. Я до конца войны и потом еще долго думала, что он жив. Что он, думала, без права переписки сидит. Но нет. Когда реабилитация была, мне сказали, что его тогда же, в 38-м сразу и расстреляли. Мне объяснительные выдали, которые папа в тюрьме после ареста писал. Сейчас принесу...

Амалия Павловна уходит, роется в ящике комода и возвращается, перебирает листочки бумаги в руках.

На изношенной машинке отпечатано - шрифт скачет. Видите: "С моих слов записано верно" - и папина роспись внизу. Объяснения дает, почему он жил под чужим именем. Что будто это было с ведома Ланциса, но Ланцис уже умер тогда - пойди докажи... Вот такая она, эта книжечка...

Светлана. Спасибо, Амалия Павловна. Можно мне книгу взять? Я прочитаю верну.

Амалия Павловна. Да, пожалуйста.

Вадим. Закончили?

Светлана. Все.

Амалия Павловна. Значит, когда показывать будете?

Светлана. В субботу.

Амалия Павловна. Интересно. Нужно будет включить... Спасибо, что пришли...

Собака зарычала.

Амалия Павловна. Мухтар!.. Вы не бойтесь, он не укусит. Иди сюда, Мухтар, не стой на пути. Не бойтесь, он вас больше того боится. Он запуганный у меня. Он людей как огня боится. Его же чуть не съели, прибежал откуда-то и вся шея в крови: видимо, от веревки. Как-то вырвался из петли... Я думаю, туберкулезные это. Туберкулезный кто-нибудь подманил. Им ведь надо собачье сало: для них оно как лекарство. И все - он больше не выходит из дома, только ночью иногда, если не видно людей... Ну, спасибо. До свидания еще раз...

Светлана. До свидания, Амалия Павловна.

Вадим. До свидания. (Говорит удаляясь.) На берег бы сейчас, в траву, пива выпить...

Проводив журналистов, Амалия Павловна закрывает на крючок дверь, охает, ложится на половик, ножиком выковыривает дощечку в полу, говорит через небольшую дырку в подполье.

Амалия Павловна. Лёня, ты не спишь? Я не вижу через дырку тебя. Слышал, как меня снимали?.. (Ей в ответ бурчит мужской голос, слов не разобрать.) Дурак! Кто меня может снять? Журналисты, кто же еще? Спрашивали про дедову книгу. Скоро в передаче покажут... Ну, ты как в подполье там? Не замерз? Отвык уже сидеть-то?... (Снова недовольный мужской голос бурчит.) Вот и сиди, сиди - ума если нет. (Говорит, передразнивая кого-то) "Лёнечка, хоть бы немного нам с тобой нормально пожить!.. Хоть бы один денечек быть вместе!.." Ей-то что! Она, небось, теперь в тепле, а ты - в холоде!.. Ой! Ну, и дурак!.. Нашел кого - бабу слушаться! Только свистнула - он вперед и с песней за ней!.. Не сегодня - завтра объявят амнистию, а ты убежал!.. И в кого ты у нас такой?.. Ведь каких-то восемь месяцев оставалось. А теперь что?.. (Бурчит мужской голос.) Ага, ага! Они совсем дураки? Да? Дурнее тебя?.. (Бурчит мужской голос.) А то говорю, что, Лёня, нельзя повторяться! Просидел там два года - из зоны удрал - и снова туда! А они и не догадываются, где ты?.. Ладно, сиди... Вместе сдаваться пойдем. (Бурчит мужской голос.) Пойдем, и не спорь! Был бы маленький - за ручку бы взяла - и вперед! Ой, как хорошо-то, маленькие-то были когда!..