Алексей Недосекин: Чаепитие у Прекрасной Дамы

а он тебе скажет: не хочу перестраиваться, не хочу сдуваться, хочу,

чтоб ты пожарила мне сарделек. И тогда тебе придется его грохнуть. Или попросить кого-нибудь, если у самой рука не подымается.

Тут Седок подходит к окну и приоткрывает его. Ему, наверное,

красиво смотреть на закат и вдыхать свежий вечерний воздух полной

грудью. Да и успокоиться ему надо, а то уж больно разговор волни

тельно складывается.

А Калерия просит его закрыть окно, чтобы комары не налетели.

У тебя в этом спектакле меньше всех текста, Седок ей гово

рит. Я знаю, что у Драматурга с твоим персонажем были большие про

блемы. Поэтому он Прекрасную Даму как бы размазал по тексту. Ее

играют. Каждая ее собственная реплика дорогого стоит. И после

этого у тебя хватает такта уже второй раз за вечер подкидывать

текст про комаров! Ты чего-то, мать, совсем себя забыла.

Я ужасно устала, говорит Калерия. У меня конец сезона,

перед тобою прошло 157 Любителей Меня, и каждый норовил мимо Регла

мента. Я, наконец, дождалась любимого человека, он приехал из коман

дировки и тоже страшно устал. Да, у него не все в порядке с желудком,

потому что в детстве он перенес стафилококк, а потом - дизентерию,

его еле выходили, благо у Каца-отца был блат в поликлинике, и удалось

купить нужные лекарства. Да, он попал под ливень, простудился. А я

ему не могу даже чаю с медом заварить, потому что я должна соблюдать

Регламент, торчать тут с тобой и слушать твои пьяные испражнения

(правильно, Каля, так ему) . Текст, текст, текст. Ну что текст?! У те

бя в этом спектакле больше всех текста, ты вообще с площадки не сле

заешь. Из текста следует, что ты не смог добиться одной женщины и

испортил жизнь другой. Из текста также следует, что ты всегда жил

за пределами реального мира, полагая, что весь мир - это Клуб, а ты

Гамлет на Клубе, и все прочие вкруг тебя - затейники, минеральное удобрение. Ровно двух фраз достаточно. А ты целый спектакль на сцене. О каком такте ты говоришь, Седок?

Да, мы - падшие твари, далее Калерия продолжает. Мы не оправдали возложенных на нас надежд. Где Венеция, где Боттичелли? Я Прекрасна, но теперь лишь Регламентом. Любители преклоняют колена предо мною, но вижу, как при прочтении Слова о Любви они с трудом скрывают зевоту. Зато они обожают партийные посиделки, где во всеуслышание можно рассказать о своем Посещении Меня, о подвигах тела и духа, что были совершены во имя Мое, сколько удалось подстрелить колхозников, и так далее. Царит подпольный разврат духа, чистое самоубийство. Мы линяем на глазах, а все началось с тебя. Думали, что ты открыл новый источник жизненной энергии, дорогу в Эдем. А ты , на самом-то деле, обнаружил источник опасного для жизни излучения, а некий предприимец по следам твоих изысканий соорудил водородную бомбу. И вот бомба взорвалась, а мы оказались в эпицентре. Твои действия.

Тут они постояли немного без текста (я ж не вижу ничего), а потом Седок говорит: принимается. Конечно, ты права. Мы попали в аварию. Напрасен спектакль, напрасен Клуб, и нам не отсидеться в рамках своей схемы. Путей два, и они известны: уход или смерть, в зависимости от границ Клуба.

Я сейчас уйду, Седок завершает. Но я не сказал о главном.

Вот мы умерли. Я вошел в тонкий мир немного раньше, и, чтобы не про

пустить тебя, сел на камень у входа. Потом появилась ты, я заметил

тебя и сказал: здравствуй калерия я ждал тебя у нас есть немного

времени чтобы побродить по саду. А ты спросила: а где все остальные.

А я сказал: их больше нет ты свободна. И мы вошли в сад и были там

одни, пока не иссякло тамошнее малопонятное время или чье-то высокое

терпение. А потом нам было сказано, что мы вправе выбирать направле ние: вверх к свету или вниз в новую земную юдоль. Я знаю: ты была здесь, ты жила на свете, ты была любима мною, с нами происходили чудесные или позорные события, а потом мы умерли, а потом мы снова жили, но уже никогда больше не виделись ни Здесь, ни Там.

Но нам нельзя отчаиваться, замечает Седок под конец беседы. Быть может, мы слишком торопимся в оценке действительной необрати мости своего падения. Потому что пока мы по эту сторону, нам еще многое возможно. И надежда не умерла.

Тут Седок встал и говорит: извини, дескать, что побеспокоил

своими тревогами, болями, так сказать, волнениями. Пошел я, говорит,

к Мафилькину помогать отстреливаться от колхозников. Это тоже необ ходимо кому-то делать, иначе они нас попросту прикончат. Спокойной, мол, ночи, постарайся хотя бы немного поспать. И пошел.